"В.А.Аграновский. Ради единого слова (Журналист о журналистике)" - читать интересную книгу автора

Прерву на время повествование, чтобы рассказать историю, однажды
случившуюся со мной. Это было в 1956 г. Я работал тогда адвокатом, но уже
"пописывал". Как-то журнал "Пионер" отправил меня в командировку в Саратов.
Остановился в гостинице, если не ошибаюсь, "Волна" (или "Волга"?), материал
собрал на каком-то заводе и в один прекрасный день приготовился в обратный
путь. Билет на поезд был в кармане, оставалось оформить документы на выезд.
И вот там, у овального окошечка администратора, произошло знакомство,
сыгравшее значительную роль в моей жизни, и, полагаю, не только в моей.
"Как жаль, что вы рано уезжаете! - что-то в этом роде сказала
администраторша Марта Ивановна (я почему-то запомни л имя этой славной
женщины). - Я очень хотела, чтобы вы помогли одному человеку!" - Какому?" -
вероятно, спросил я, потому что Марта Ивановна выдвинула из-за своей спины
мальчика лет двенадцати. Густые каштановые кудри , худенькая мордашка,
возможно, печальные глаза - они просто обязаны были быть печальными: Борис -
так звали подростка - был круглым сиротой, инвалидом второй группы (что-то с
почками), а жил под Саратовом в доме чужих людей.
Так случилось, что он, по выражению Марты Ивановны, "приблудился" к
гостинице. Его жалели. Когда один раз в месяц, как на побывку, он приходил к
Марте Ивановне, весь обслуживающий персонал гостиницы его подкармливал,
подшивал, подстирывал, старался как-то пригреть, а на дорогу мальчик получал
подарки. На меня это обстоятельство произвело, помню, самое тяжелое
впечатление: гостиница, которую я и, очевидно, все в ней живущие
воспринимали как дом казенный и чужой, была для ребенка единственным
источником тепла. В пятиминутной беседе с Мартой Ивановной выяснилось, что
попытки устроить Бориса в обычный детский дом были напрасны: детей-инвалидов
туда не брали. Ко мне, стало быть, одна просьба: устройте! За весь разговор
Борис не проронил ни единого слова, только смотрел на меня, "столичного
корреспондента", как смотрят верующие на икону.
На улице ждала вызванная машина, до поезда оставалось минут двадцать.
Что делать? Увы, я не сдал железнодорожный билет, не задержался на сутки в
Саратове и не пошел по начальству. Я попросил у Марты Ивановны листочек
бумаги, написал на нем адрес "Пионера", собственную фамилию и сказал Борису:
"Ты грамотный? Опиши все, как есть, а мы в Москве что-нибудь придумаем". И
уехал.
Может, неделю я помнил о нем, может, месяц, а потом закрутился в делах
и начисто о Борисе забыл - признаюсь в этом откровенно, как ни горько
признание. Вероятно, все последующее было искуплением моего греха.
Как-то в юридической консультации, где я дежурил, раздался телефонный
звонок. Сотрудница "Пионера" попросила меня немедленно приехать в редакцию.
"Зачем?" Приезжайте, узнаете. В то время "Пионер" находился на шестом этаже
старого здания комбината "Правда", в тихом закутке, который я быстро прошел,
обнаружив все комнаты пустыми. Зато в кабинете главного редактора была
толпа. Встав на цыпочки, я увидел в кресле Н. С. Ильиной, за ее редакторским
столом, "моего" Бориса. Он ел. Разорванная руками французская булка,
печенье, конфеты и молоко. Сотрудники - это были в основном женщины - молча
стояли вокруг и смотрели. Они уже знали, что Борис пешком пришел из
Саратова. Он решпил не "разводить бухгалтерию", не писать какие-то письма, у
него был в руках адрес, и он пошел к "дяде Валерию Аграновскому". Характер
не позволил ему пользоваться бесплатно попутным транспортом или зайцем ехать
на поезде, и он три месяца пешком шел в Москву из Саратова.