"Эмиль Ажар. Страхи царя Соломона" - читать интересную книгу автора

Это была наша первая встреча, я его не знал, и меня удивило, почему он -как
будто недоволен тем, что я не сидел в тюрьме. Но я был чересчур взволнован,
чтобы задавать себе какие-либо вопросы. У меня в руках был чек на полтора
миллиона, выражаясь языком наших предков, и можно сказать, что то, что я
сейчас пережил, носит, пожалуй, религиозный характер.
Он вынул из внутреннего кармана бумажник из настоящей кожи и протянул
мне визитную карточку, на которой, к моему изумлению, было напечатано:
Соломон Рубинштейн, эск., брючный король.
- Это старая карточка, ведь теперь я на пенсии, - сказал он. - Но
адрес остался тот же, навестите меня.

2
Я пришел к нему. Он жил на бульваре Осман, в квартире, выходящей окнами
на улицу. Дом не новый, но производит хорошее впечатление своей солидностью
и ухоженностью. Дверь оказалась незапертой, я вошел не постучав и очутился
перед телефонным коммутатором с пятью местами - здесь добровольцы
ассоциации отвечают на звонки. Там всегда круглые сутки дежурят один-два
человека - это необходимо; ты звонишь в состоянии глубокой депрессии, а
тебе никто не отвечает или номер все время занят - что может быть ужаснее?
В распоряжении дежурных находится еще одна комната - там можно выпить кофе
и съесть сандвич. В остальной части квартиры с большим комфортом
расположился месье Соломон. Он себя не щадил и часто сам садился за
коммутатор, особенно среди ночи, в это время тоска достигает своего апогея.
Когда я пришел туда в первый раз, они все говорили по телефону, все,
кроме одного, который как раз в этот момент повесил трубку. Фамилия этого
долговязого рыжего очкарика, как я узнал, когда мы познакомились, была
Лепелетье.
- Что вам угодно?
- Я к месье Соломону Рубинштейну, эск.
- Вы что, новенький?
Я хотел было ему сказать, что я таксист и что месье Соломон нанял меня,
чтобы я выполнял его поручения, но рыжий не дал мне рта открыть, он тут же
сам заговорил:
- Это довольно трудно, сами увидите. В конечном счете все сводится к
избытку информации о нас самих. В прежнее время можно было себя не знать,
можно было питать иллюзии. А сегодня, благодаря прессе, транзисторам и
особенно благодаря телевидению, мир стал очень обозримый. Самая большая
революция нового времени - это столь внезапная и ослепляющая обозримость
мира. За последние тридцать лет мы о себе узнали куда больше, чем за
предыдущие тысячелетия, и это наносит нам тяжелую травму. Сколько ни тверди,
что это же не я, а нацисты, камбоджийцы, ну уж не знаю кто, но в конце
концов все же понимаешь, что это и есть ты. Именно мы, всегда, везде. Отсюда
чувство вины. Я только что говорил с молодой женщиной, которая призналась
мне, что намерена сжечь себя в знак протеста. Она не сказала мне, против
чего она протестует. Впрочем, это и так понятно. Отвращение. Бессилие.
Отказ. Тревога. Возмущение. Мы стали не-у-мо-ли-мо зримы для самих себя. Нас
грубо вытолкнули на яркий свет, и это оказалось не очень-то приятным
зрелищем. Боюсь, что это приведет к утрате чувствительности. Попытка
преодолеть чувствительность путем ожесточения, убить ее, не признавая
никаких границ, как, скажем, Красные бригады. Фашизм всегда приводит к