"Сухбат Афлатуни. Пенуэль (Повесть) " - читать интересную книгу автора

наверно, голые. В своем этом доме. Ты не знаешь, они там как?
Хорошо, не буду отвлекаться. Просто любознательный. Всю жизнь
интересовался, чем мог. Газеты с киоска килограммами.
Раньше другой мир. Наверху царь, под ним главный министр. Под
министром - все народ, как муравьи такие: тип-тип-тип. Кровь и слезы
проливали, да оркестр играл. Родители брали нас оркестр смотреть. Труба!
Очень тонкий инструмент. Неправильно дунешь - уже не звук, а гороховая каша.
Войска ходили. Мимо типографии, где отец с матерью. Отец наборщиком,
мать на другой работе, потише. На службу с собой не брали, строгости. Только
разок. А мимо солдаты, с винтовкой. Про царя поют, прохожим улыбки. Я тоже
прохожий, в гуще шапку к небу бросаю. Так кричал - горло заболело, голоса
лишился.
Болел тогда много, из ушей вода. Медицина наука была слабая: одна
касторка и порошок в рот не взять. Порошок тайно плевал. Хотел офицером. Из
винтовки стрельнуть и на трубе. Вперед, за мной! А меня, наоборот, в одеяло.
Одеяло у узбеков купили, пыльное, жаркое, чужой душой пахнет и козьим
молоком как будто.
Сколько из меня пота вышло, благодаря одеялу и выздоровел. А на трубе
так не поиграл. Дарований не хватило, и случая не было. И детей на трубе не
подготовил, хотя при советской власти каждый на трубе мог учиться сколько
хочешь. Школы были, и дамы в них сидели музыкантши. Пу-пу, пу-пу-пу.

О братьях расскажи.

А что рассказывать? Трое их было, я четвертый. Все умерли. Еще сестра
была. Вышла она за одного за нашего железнодорожника, с Бородинских. Сейчас
где депо. Сам с Поволжья. Как там голод поднялся, говорит: все, точка, везу
родителей, пусть здесь кормятся-выживают. Прыг на поезд - и канул в бездну.

Девочка надулась, как матрас для плавания, и поплыла. От обиды. Над
нагретым до голубизны асфальтом. Позвякивали сандалики.
Мы шли с Яковом мимо этой девочки, шли очень быстро. Все время ее
обгоняли, чем только нагнетали обиду. Ей хотелось обогнать нас. Но это было
невозможно.
Ее губы шевелились от зависти. Тонкие ноги с прозрачными коленками
пытались идти быстро. Можно было, конечно, побежать. Полететь, пронестись
мимо нас, обдав ветром превосходства. Но бежать было не по правилам, а
девочка любила правила. Она любила правила, как мороженое, как запах из
пудреницы. Как кота, который терся об ее тонкие ноги, за что получал колбасу
и любовь.
Она снова отстала. Дрожали губы.
Но Яков не видел девочку и ее горе. Думаю, что он не видел даже меня.
Считалось, что он меня любит.
"Коля! Слава! Рустам! Паша!" - долго звал он меня именами других
правнуков. Он не мог запомнить моего имени. Оно выскальзывало из его памяти
и плыло зеленоватой рыбой. Он смотрел на уплывающее имя и повторял: "Коля.
Слава. Рустам".
Меня назвали в честь него. Яковом. Чтобы позвать меня, ему было
достаточно повторить собственное имя.
Игорь! Паша! Азизка!