"А.Афанасьев. Зона N 3 - 2" - читать интересную книгу автора

наделила едва ли не одной мозговой извилиной, каким-то образом примиряло его
с призрачной действительностью, где только такой растительный человек, как
племяш Витюня, был на своем месте. Витюня, кроме того что балбес, был ещё
неприхотливым существом, с улыбкой до ушей, отдающимся рыночному быту с
такой же восторженной безоглядностью, как сам Прокоптюк в молодые годы
погружался в волшебную тишину библиотечных залов; а это означало, что
эволюция человеческого вида, пусть уродливым зигзагом, но продолжалась.
Почувствовав толчок, Эдуард Сидорович резко обернулся, но ничего
угрожающего не заметил: рыночные ряды обыденно копошились, издавая
энергичный пчелиный гул.
- Дядя, ты чего? - обеспокоился Витюня. - Ты не сердись, пожалуйста. Я
прикемарю часок вон там за ящиками и буду как огурчик.
Уже без всякого запала, испуганный, Эдуард Сидорович лишь посоветовал
мутноглазому "огурчику" поскорее околеть за этими ящиками, ибо не видел
смысла в его дальнейшем пребывании на свете.
Чушь, нервы - кто мог за ним следить? Врагов у него не было, откуда им
взяться. Все поборы Прокоптюк платил исправно, отстегивал и тем и этим,
никогда не качал права, не нарывался на грубость. На рынке у него сложилась
репутация недалекого, в меру прижимистого, но не жадного, всегда открытого
для дружеского общения, готового помочь, правда, больше словом, чем делом,
но, в сущности, вполне безвредного существа, рыночника-перестарка, которого
лишний раз и пнуть грешно. Единственный недостаток - непьющий. Зато всегда
наготове термосок с горячим кофе. Какие враги! Сам директор рынка Волкогонов
не брезговал заглянуть к нему в палатку на огонек: глотнуть кофе, выкурить
сигарету, потрепаться. Заглядывал обыкновенно после вечернего шмона,
опускался устало на табурет и, пронзительно улыбаясь, спрашивал одно и то
же:
- Живой еще, старый курилка? Не оторвали яйца?
Серьезный человек, серьезнее не бывает. Из бывших прокуроров. Ясень
Николаевич Волкогонов. Буквально за три года сколотил капитал, который, по
слухам, с трудом разместился в женевском банке. Но не брезговал - заходил,
пошучивал, оттягивался. На рынке полно интеллигентной публики, а выбрал
директор для душевных отдохновений именно Прокоптюка. Эдуард Сидорович
понимал почему. Удалого победителя тянуло хоть одним глазком поглядеть на
невзрачный ошметок унылого прошлого, из которого ему самому с таким блеском
удалось выколупнуться в блистательное настоящее, полное свободы и долларов.
Почему тянуло - другой вопрос, сложный, с мистическим оттенком. Как-то в
пьяном кураже Волкогонов объяснил: "Знаешь, Сидорыч, все у меня теперь есть,
чего душа пожелает, а такое бывает чувство, что самой-то души уже нету. Что
скажешь на это?"
Прокоптюк не был философом, он был математиком, профессором точных
наук, цепляющимся за мираж уходящих дней, и похож был на безнадежного
больного, который нехорошо возбуждается при известии о чудодейственной
заморской микстуре.
Тоска удачливого бизнесмена была ему внятна. Когда Волкогонов
подписывал смертные приговоры, душа его трепетала от ужаса, но была жива, а
когда попользовался первым рубликом, отнятым у нищих, она начала хиреть. Он
завидовал молодым веселым бандитам, у которых душа вовсе не успела созреть.
Вон их сколько вокруг. Им не больно, не стыдно, не горько. Напротив,
привольно и сытно, как червям в навозе.