"А.Афанасьев. Зона N 3 - 2" - читать интересную книгу автора

морг-морг, не понимает, чего от него хотят. Но все же покорился дедовой
воле, всегда был учтив. Уперли с кумом локти в стол, сцепились тянуть. Кум
как гора за столом, и перед ним щуплый светлоглазый пацан, будто из одной
жилы витой. Поначалу забавно было. Силач напыжился, натужился, засопел,
кровяной жижей налился, а детскую ручонку никак к столешнице не прилепит.
Извелся весь. Водка из глаз брызжет. Звеньевой хохочет, кричит: ничья,
братцы, общая ничья! Но кум не уступил, моча в башку кинулась, заревел - да
как даванет со всей мочи, да всей чугунной тушей. Сделал больно мальцу,
напугал. У Савелушки словно голубое пламя вкруг глаз взвилось, изогнулся
тростиночкой под ветром, напряг спинку - и выдернул богатырскую руку из
сустава. Только хрустнуло, как гнилое дерево под топором.
С младенчества, с зоревых годков тягали Савелия по врачам, по ведунам -
никакого толку. Никто не брался лечить. Колдуны и вещие старухи в один голос
твердили: никакой болезни нет, а есть Божий промысел, с которым
человеческому разуму не управиться. Врачи, которые в Бога не верили, а черта
не боялись, уклончиво советовали спровадить Савелушку в Москву, в хороший
госпиталь, где на каждого убогого найдется управа. Ни Охметьев, ни Настена
на это не решились. Видели, как при упоминании о Москве у тихого дитяти
взгляд каменел, чернел, будто на светлую головку осыпалось тяжкое проклятие.
С годами окончательно привыкли к такому, какой он был, и другого уже не
хотели. Тем более что преимуществ от незаметного Савелушкиного бытования
было много. Известие об нем далеко шагнуло по свету, приезжали поглядеть на
него интересные люди, и не с пустыми руками, да и жители окрестных мест
заворачивали с богатыми гостинцами, как к святому привратнику. Слава шла не
пустая, осмысленная. Настена скоро заметила, что кто бы из людей ни
беседовал с Савелием, ему делалось значительно легче на душе. Ей самой
отлучаться от сына на лишний часок было все равно, что нож в сердце
воткнуть. Не говоря уж про звеньевого. Охметьев был крепким человеком,
перелопатил по жизни столько работы, сколько лишь крестьянину по плечу, но в
последние годы сплоховал. Сперва нога отнялась, охромел, после сосуд
какой-то в спине лопнул, только и мочи осталось - нести стакан ко рту.
Глушил по-черному, а когда просветлялся, одна радость была - перекинуться
словцом с Савелием.

...С восемьдесят пятого года, когда лукавый явился, навестил Русь,
Савелий изменился - и далеко не в лучшую сторону. Каким-то нервным стал,
чересчур восприимчивым. Спал худо и голосом охрип. Чаще выходил на двор,
иной раз вовсе без нужды. По дому суетился, чего-то искал, копошился по
углам. Смеялся редко, а больше постанывал, словно зуб ему рвали. Настена
закручинилась, и тут надобно сказать несколько слов о ней.
Была она женщина неприхотливой судьбы. С тех пор как над ней Васька Щуп
снасильничал и зачал ей малютку, она будто навсегда сосредоточилась на
какой-то горькой мысли. События, люди, годы, работа, смех и печаль - все
мимо текло, не задевая души. Была она чаще угрюмая, чем общительная, но
недоброй её никто бы не назвал. Она была никакая. Соседи всегда приближались
к ней с осторожностью, как к человеку, которому открыт иной мир, не тот,
который видят остальные. Можно было взять у неё дрожжец в долг, но смешно
было справляться о здоровье. Кто провел с ней неподалеку долгие годы, тот
вряд ли восстановил бы в памяти хоть несколько слов, оброненных ею. Еще,
конечно, отпугивало людей её перекошенное туловище и безымянный взгляд.