"А.Афанасьев. Зона N 3" - читать интересную книгу автора

извольте сомневаться.
Кошка издала столь жалобный рев, словно ей прокололи пузо. Фома Кимович
спустился на ступеньку, испепеляя Прокоптюка подозрительным взглядом.
- Зазнался ты, профессор, после того, как допуск получил. Чересчур стал
говорливый. Ядом брызжешь. Но учти: допуск - это бумажка. Сегодня дали,
завтра отберут вместе с головой. В карцере-то давно не сидел?
В карцере, опущенном в отсек Юрского периода, Прокоптюк вообще не
сидел, обошлось как-то, но, разумеется, как любой обитатель Зоны, был о нем
наслышан. Карцер, придуманный, вероятно, самим Хохряковым, был устроен за
пределами добра и зла. Говорили, на вторые сутки человек там сходил с ума,
на третьи - прокусывал себе вену. Проверить слухи было невозможно: из
карцера не возвращались.
- Чего молчишь? - окликнул писатель. - Язык проглотил?
- Лучше бы мне на свет не родиться, - искренне отозвался Прокоптюк, -
чем вам неудовольствие причинить.
Фома Кимович смягчился. Он был падок на псевдонародные обороты речи. В
советскую бытность, когда писал эпопеи из жизни металлургов, втыкал их
десятками на каждую страницу. Положительные герои выражались у него
исключительно прибаутками и пословицами. Критика не раз с благоговением
отмечала неповторимую сочность его книг и объясняла это тем, что сам
Клепало-Слободской, как положено классику, вышел из народной гущи. У него в
пьесах (уже при Горбатом) и Владимир Ильич Ленин сыпал поговорками, как
горохом, а его супруга Надежда Константиновна надо не надо распевала
частушки типа: "Вышел милый на ледок, ощутила холодок". Целая дискуссия была
когда-то в "Литературной газете", посвященная образному строю речи
персонажей в его гениальных пьесах.
- Ступай, пока я добрый, - отпустил Прокоптюка писатель. - Но чтобы
сегодня же - в прорубь!.. Кстати, что там за девку поселили в пятом
коттедже? Голая такая бегает.
Прокоптюк доложил, что это не кто иная, как знаменитая Нонна Утятина,
которой нынешней весной сам премьер-министр за особые заслуги подарил
"мерседес". Привезли её якобы специально для богатого гостя с Кавказа Арика
Лускаева. Его ждут на двухдневный отдых в секторе "Крепостное право".
Новость обрадовала Фому Кимовича.
- Выходит, повеселимся от души? А, профессор?
- Это уж как Бог даст.
Писатель удалился в коттедж, а Прокоптюк начал подметать дворик.
Василиска ласково скребла ему шею, благодаря за спасение. Солнце поднялось
на уровень сторожевой будки: следовало спешить. В секторе Екатерины II у
него была назначена чрезвычайно важная встреча. Затевая эту встречу,
Прокоптюк страшно рисковал, но старался об этом не думать. Все равно ничего
изменить нельзя. Он поддался уговорам Ирки Мещерской, прелестной
искусительницы, потому что понимал: рано или поздно Карфаген должен быть
разрушен. Он предпочел бы, чтобы это сделалось без его участия, и ещё
несколько дней назад отшил бы Ирку, прикинувшись старым идиотом, но в
минувшую субботу произошел эпизод, который укрепил его решимость. У него
прихватило бок, да так сильно, что едва не вопил от боли. Правая половина
тела, от паха до подреберья, точно окаменела и налилась жаром. Тысячи
колючек пронизывали печень. Подобные приступы были ему не внове. Они
начались ещё на воле, с той злополучной поездки в Польшу, когда, сгружая с