"Анатолий Афанасьев. Монстр сдох " - читать интересную книгу автора

перед тремя своими расцветающими на глазах пигалицами, было глухое
изумление. Он так и не смог ответить себе на вопрос, зачем они появились
возле него. Но обязанности строгого, доброго отца выполнял как положено:
средняя Полюшка и старшая Вика учились в Англии, в престижном колледже (9
тысяч фунтов за семестр), за год превратились в настоящих маленьких леди, у
обеих было двойное гражданство; Манечку они с супружницей собирались
отправить в Штаты, уж больно непоседливая и пронырливая, даром что читать и
писать научилась в четыре годика. Если кого и ждет большое будущее, так это
именно Манечку, в Штатах ей самое место. Супружница шутила: глазом не
успеем моргнуть, Маня подрастет, окрутит американского миллионера и
вернется управлять какой-нибудь банановой уральской республикой. А что,
думал Шахов, шутки шутками, а надо готовиться и к такому развороту событий.
Пока же Манечку воспитывали два гувернера - одного выписали из Парижа,
другого подобрали на Арбате, умный пожилой еврей со степенью доктора
филологических наук, - и еще был к ней приставлен дядька-телохранитель
Тарасюк, из бывших зеков. Отмотав в общей сумме четвертак, Гриша Тарасюк ко
всем людям относился одинаково благоговейно, понимая, как они исстрадались
на воле, предоставленные сами себе, но Манечку выделял особо. Он в ней души
не чаял, угождал всем ее капризам и растерзать мог всякого, кто приближался
к ней без спроса на непочтительное расстояние. Из оружия Тарасюк признавал
только старый сапожный тесак, который всегда держал при себе, и иногда
употреблял в качестве зубочистки. Кулачищи у старого зека были с голову
теленка. Однако телохранителя Шахов завел отдавая дань моде, для куража,
врагов у него, как он полагал, не было. По этой же причине (зачем напрасно
спорить с веком) для большой квартиры в Столешниковом переулке приобрел
ливрейного лакея, отменной выучки туповатого малого из кремлевской охраны,
который, подавая гостю пальто, глубокомысленно бормотал: "Данке шен!", а
дамам, если позволяли, церемонно целовал ручку. Надо заметить, многие
позволяли, а некоторые сманивали и для дальнейших услуг: стати у лакея
Данилы Осиповича были гвардейские.
Поговорив с супругой, Леонид Иванович отправился завтракать. Фаина, в
синей, непонятного назначения распашонке, оставлявшей для обозрения
стройные ляжки и ободок нейлоновых трусиков, при его появлении вскочила со
стула и с деланным усердием метнулась к плите, где скворчала, распространяя
аппетитный запах, яичница с ветчиной. Леонид Иванович намеревался
ограничиться чашкой кофе, поберечь печень, но увидя уставленный закусками
стол, передумал. Ничего, плотный завтрак не повредит, ужин - другое дело.
Налил из высокогорлой бутылки с какой-то иноземной наклейкой, но прежде чем
выпить, брезгливо понюхал рюмку.
- Это что?
- Не сомневайтесь, Леонид Иванович, я пробу сняла. Вку-у-усно!
Итальянский ликерец.
- Ликерец, говоришь? Что ж, пусть будет ликерец.
Пережевывая яичницу, густо сдобренную кетчупом, не мигая разглядывал
залетную кралю.
- Ну, докладывай.
- О чем докладывать, Леонид Иванович?
- Где тебя снял?
- Неужто не помните?
Он-то помнил, но интересно было, как соврет. Нет, не соврала. Ночной