"Георгий Адамович. Василий Алексеевич Маклаков (Политик, юрист, человек) " - читать интересную книгу автора

только соглашение. Будет ли оно когда-нибудь налажено, найдут ли в себе люди
достаточно благоразумия и благородства, чтобы к нему хотя бы приблизиться,-
как знать? "Верую, Господи, помоги моему неверию". Но в утверждении того,
что именно это - главное, основное, Маклаков был в последние свои годы
непоколебим, и здесь сомнениям в его сознании места не нашлось. Он был
масоном и этого не скрывал, не скрыл даже при немцах, когда принадлежность к
масонству приравнивалась к преступлению . В той же статье, на которую я уже
ссылался, А. В.Тыркова пишет, что однажды с недоумением спросила Маклакова,
почему он масон, Василий Алексеевич будто бы ответил, что "масонство есть
братское общество для укрепления гуманитарных идей".
В этих словах сказано больше, чем на первый взгляд кажется и чем,
по-видимому, показалось Тырковой. Смысл их был бы еще яснее, если бы вместо
"общества" Маклаков сказал "организация". Общество звучит расплывчато, и
мало ли в самом деле существует на свете обществ, неизвестно чем и для чего
объединенных? Организация предполагает определенность задач, отчетливость в
строении, и, даже если не судить о том, в какой мере связывал Маклаков
масонство со своими политическими и социальными надеждами или насколько
большое значение придавал обрядовой его стороне, можно признать, что участие
его в нем было естественным следствием его общих взглядов.
Маклаков знал по своему долгому общественному опыту, а кроме того, знал
как историк по образованию, что идеям, даже самым плодотворным, брошенным на
произвол судьбы, грозит распыление и исчезновение. Идеям нужна дисциплина,
поддержка, длительная работа по их внедрению в умы, иначе от них рано или
поздно не остается и следа. Маклаков знал и то - и об этом писал,- что самые
высокие идеи с парадоксальной прямолинейностью приводят иногда к результатам
чудовищным: этот тревожный, "проклятый" вопрос впервые у нас поставлен был в
связи с неистовствами французской революции, Карамзиным, а Герцен в "С того
берега" это недоумение подхватил и сочувственно Карамзина процитировал,
несмотря на свою неприязнь к нему. Как это возможно? Маклакова вопрос этот
должен был смущать и пугать, а люди, объединенные желанием предотвратить
подобные искажения, должны были представляться ему союзниками. В Маклакове
вообще было кое-что от человека восемнадцатого века, и, вероятно, он признал
бы, что история свернула с правильного пути и что неплохо было бы
человечеству вернуться к руководящим идеям "века просвещения", обойдясь на
этот раз в их развитии без робеспьеровских крайностей.
По существу, именно в этом был "главный урок его жизни". Над уроком
этим с пользой для себя должны бы задуматься все наши современники.


Примечания


1

Все это многим нашим соотечественникам осталось неизвестным, а если и
было известно, то давно ими забыто. Пользуюсь случаем выразить живейшую
благодарность Я. Л. Рубинштейну, одному из деятельных участников женевских
совещаний, сообщившему мне эти сведения.