"Георгий Адамович. Василий Алексеевич Маклаков (Политик, юрист, человек) " - читать интересную книгу автора

повседневной политике выбор определенной линии и решения облегчается
четкостью политического кругозора, отсутствием склонности заглядывать
слишком далеко в смежные, а то и в чуждые области - и таков был по сравнению
с Маклаковым Милюков. Этих двух политических деятелей сравнивали постоянно и
будут сравнивать еще долго. Нет, кажется, никого, кто не признал бы, что
природою Маклаков был одарен щедрее, был более гибок, разносторонен,
"интуитивен". Но с тем же единодушием все признают, что в качестве
политического лидера Милюков был крупнее и гораздо влиятельнее. Никакого
противоречия между этими утверждениями нет; наоборот, одно другое дополняет
и доказывает - если бы нужно было это еще доказывать,- что некие "шоры"
успеху политической деятельности способствуют. Насчет Милюкова, впрочем, у
меня нет полной уверенности в том, что его манера держаться, его
общеизвестный политический облик соответствовали его подлинному духовному
строю. Однако в поведении общественном Милюков бывал невозмутим, и
постоянной, будто застывшей на его лице, чуть-чуть высокомерной улыбкой,
плавными, спокойными, округленными жестами давал понять, что к правильно
намеченной им цели есть лишь один, им же намеченный правильный путь. За
Милюковым шли потому, что он освобождал от ответственности и брал все на
себя; взамен он требовал только доверия. Эти два человека, Милюков и
Маклаков, органически не были способны столковаться. Но, конечно, в
Маклакове преобладал именно человек с очевидными для всех сомнениями или
даже слабостями, и если за ним реже следовали, то к нему искренне тянулись.
Его больше любили. Даже в той политической "переоценке ценностей", которую
он предпринял на склоне лет, чувствовалось естественное и горестное
человеческое недоумение перед всем, что в мире произошло. И поиски выхода из
происшедшего тоже были у Маклакова естественной человеческой реакцией на
бедствия и невзгоды нашего времени - независимо от того, к чему эти поиски
его привели. Если я коснулся природной склонности Маклакова к сомнениям, то
с тем, чтобы оттенить его твердость под конец существования в главном для
него деле: в отстаивании права каждого из нас распоряжаться своей жизнью и
устраивать ее на свой лад, по своей воле. Было бы заблуждением счесть, что
Маклаков ограничился в этих своих доводах обычными, стереотипными
рассуждениями о свободе, о личности, о будто бы сохранившихся в еще живом,
чистом виде христианских началах западной цивилизации (рассуждениями или,
вернее, разглагольствованиями, которым со слепым, механическим жаром
неутомимо предаются рядовые публицисты и ораторы, донельзя упрощая вопрос о
"нас" и о "них", а главное - о том, что, какой идеал может и должен
противопоставить западный мир миру коммунистическому). Дорогое Маклакову
понятие справедливости включало, конечно, и справедливость социальную, нигде
еще не достигнутую, именно евангельской моралью настойчивей всего и
диктуемую,- и в последних его писаниях это особенно ясно. Россия, утверждает
он, людей обманывает, в России "справедливость клеймят презрительной кличкой
уравниловки", в России "установлен рабский труд для государственной власти",
но обман еще держится, ибо низшим слоям населения во всех странах еще
хочется верить, что это хоть и прискорбный, но временный этап и что он
оправдан враждой, которая Россию окружает; хочется верить, что конечной
целью коммунизма остается уничтожение эксплуатации человека человеком и
исчезновение всех привилегий и преимуществ. Поэтому-то в нашем беспечном
мире еще много "горючего материала", который повсюду угрожает пожаром. По
Маклакову, к истинной справедливости, без ахеронтовых ужасов, привести может