"Георгий Адамович. Василий Алексеевич Маклаков (Политик, юрист, человек) " - читать интересную книгу автора

растяжимое и условное, можно было ставить их в пример.
Но в наши дни - в силу стремительного хода событий, наполнившего один,
два, три года содержанием целого столетия, - в наши дни демократии утратили
былое свое вдохновение, они отступают, защищаются, а не нападают, они
стараются удержать свои позиции, уж не думая о том, чтобы идти вперед.
Удивительная чуткость Маклакова сказалась в том, что он это сразу уловил, и
уловил не как созерцатель или кабинетный ученый, а как деятель, ищущий
практических выводов и решений. Он, очевидно, слишком глубоко впитал в себя
сущность европейской культуры, особенно ее социально-политических
стремлений, чтобы не ощутить кризиса. Маклаков не всегда бывал положительно
настроен в отношении русской интеллигенции, не всегда бывал мягок в ее
характеристике, но тут он оказался именно русским интеллигентом, притом
высшего типа, тем, для которого Европа и Россия одинаково близки и дороги и
который при всей неискоренимой своей "русскости" признает Европу "страной
святых чудес". Он понял, что этим "чудесам" приходит конец, встрепенулся и
стал взвешивать, искать, измерять, что необходимо сохранить, чем мож но бы и
пожертвовать. При его убеждении в двойственности человеческой природы разгул
внезапно прорвавшейся природы звериной заставлял его главным образом
размышлять о том, как зверя вогнать обратно. Несомненно, все последние, еще
раз скажу, предсмертные думы Маклакова внушены сознанием быстрого одичания
мира, непредвиденным крушением представления о поступательном движении
прогресса, необходимостью вновь очеловечить, мир, обманувший былые надежды,
свернувший с пути, намеченного двумя предыдущими веками. Крайности он
отвергал всегда, и даже боготворимый им максималист Толстой не мог заставить
его поколебаться в сторону отрицания государства и государственного
принуждения. На этом он стоял твердо: вне государства человек жить не может
и не должен. Но культ государства, "как такового", как чего-то
самодовлеющего, был ему глубоко чужд, и усилия своей мысли он обращал к
тому, чтобы зазнавшееся чудовище это развенчать, указать ему его истинное,
довольно скромное назначение и место. "Государство - необходимость, но
государство - не цель",- утверждал Ренан, и Маклаков мог бы эти слова
повторить и, пожалуй, даже признал бы их естественным выводом из
евангельского изречения о "кесарево кесарю".
Твердость его в защите личности от притязаний государства и вообще от
всякого гнета тем более замечательна, что по природе был он человеком,
склонным к колебаниям. Как случается с иными очень проницательными людьми,
он слишком многое видел, понимал и угадывал, чтобы не колебаться. Ум его был
слишком открыт, чтобы не учитывать возможностей, а иногда и опасностей, о
которых другие не подозревали. Он мог сам себе противоречить, потому что
знал, как бывает истина прихотливо раздвоена, и в этом тоже было что-то от
Толстого... Для политического деятеля это было препятствием, и если Маклаков
при всех своих исключительных дарованиях не занял все-таки в русской
политической жизни одного из самых первых мест, то, пожалуй, именно из-за
этого. Не помню точно, в какой статье или книге Алданов приводит слова
Наполеона о его бесконечных колебаниях и сомнениях при разработке плана
кампании. "Но после того, как решение принято, я человек стальной". Для
этого, разумеется, нужно редчайшее соответствие ума и воли - то самое, что в
знаменитом стихотворении отметил у Наполеона Тютчев: "Два демона ему
служили, две силы чудно в нем слились..." Великие исторические удачи,
великие мировые карьеры именно на таком сочетании основываются. Но и в