"Георгий Адамович. Василий Алексеевич Маклаков (Политик, юрист, человек) " - читать интересную книгу автора

ему только что полученную из Парижа телеграмму Маклакова о предстоящей
мирной конференции и о необходимости добиться участия в ней представителей
России. Он, Маклаков, уже снесся по этому вопросу с адм. Колчаком, и состав
делегации намечен следующий: Коковцев, Сазонов, Набоков, Гирс, кн. Львов,
Извольский, Авксентьев, "еще кто-то из эсэров" и сам Маклаков. Своего
изумления Коковцев не скрыл, признал состав предположенного
представительства "крайне оригинальным" и выразил уверенность, что никто из
русских все равно к полноправному участию в конференции допущен не будет.
"Наше согласие или наш протест ведь ничего не стоят".
"Следует думать только об одном и добиваться только одного -
интервенции, руками той же Германии, под контролем союзников-победителей
уничтожение большевизма и восстановления порядка в России, т. к. без этого
Россия погибнет окончательно и станет очагом, из которого яд коммунизма
проникнет во весь мир". Ледяным душем или, как он пишет, "полным
откровением" была для Коковцсва беседа с французским послом в Лондоне Полем
Камбоном. Камбон сказал:
"Никакой интервенции вы не добьетесь, и ее не будет. Мы страшно устали
и обескровлены. Мы считаем, что теперь все кончено, и хотим как можно скорее
залечить наши раны. Всякий, кто станет говорить о новом усилии в России,
встретит самое решительное противодействие, и агитация против этого
объединит столько разнообразных элементов, что не устоит никакое
правительство. К тому же мы, французы, не одни, а в Англии и еще больше - в
Америке положительно никто не желает вмешиваться в русские дела и их не
понимает. Рабочим здесь представляется, что ваши привилегированные положения
и в глубине души думаете восстановить монархию или что-либо иное, но, во
всяком случае, в существе старый порядок".
Эту довольно длинную цитату, прямого отношения к деятельности Маклакова
не имеющую, я привел не случайно: она крайне характерна для политического
настроения первых послевоенных времен и взглядов, с которыми столкнулись на
Западе русские беженцы. Конечно, и среди русских многие были решительно
против интервенции и утверждали, что ни при каких условиях иностранное
вмешательство в русские дела недопустимо. Если когда-нибудь будет написана
история этого периода, картина получится пестрая: в чем только наши
политические деятели друг друга не упрекали, каких замыслов идейным
противникам своим не приписывали! Но иначе и быть не могло. За границей
оказались представители всех русских политических течений, кроме
большевиков. Интеллигенция была за рубежом и знала, что та часть ее,
численно пусть и преобладающая, которая добровольно или поневоле осталась на
родине, ей в огромном своем большинстве сочувствует и на нее возлагает
надежды. Расхождения были неизбежны и даже вполне нормальны, тем более что
осуществление разрабатываемых на чужбине планов, с интервенцией или без нее,
каждому казалось близким и чемоданы у всех стояли наготове.
В 1921 году появился советский декрет о лишении права гражданства лиц,
покинувших Россию после октябрьской револю ции, и участников белого
движения. С этого момента самое понятие эмиграции перестало для русских быть
растяжимым, подда ющимся разным толкованиям, как бывало до революции в
применении к людям, враждовавшим с царским строем, но имевшим возможность в
любую минуту вернуться на родину. С этого же времени роль и положение
Маклакова в Париже начали постепенно приобретать иной оттенок, иной
характер. Дипломатическая его миссия, в рамках которой он с ревнивой