"Георгий Адамович. Невозможность поэзии. Избранные эссе 50-х годов" - читать интересную книгу автора

ясно, что никакого Икса на свете не было и нет. Хорошо было бы добавить "Для
немногих", как у Жуковского, если бы в иных, чем у Жуковского, условиях это
не было претенциозно. В самом деле - "для немногих": я и немногие, я сам,
изволите ли видеть, из немногих! "Мы с вами одни понимаем", "мы - избранные,
посвященные, особенные", "nous autres, les безумцы", как смеясь сказал
однажды Поплавский, редкий, незабываемый умница. Нет, "Для немногих" не
годится, и суть-то, пожалуй, ведь и не в том, что написанное обращено к ним.
Суть в другом. У Анненского, в одной из его "Книг отражений", есть несколько
строк о человеке, который давно стоит в хвосте у кассы, мало-помалу
продвигается вперед и уже близок к заветному окошечку. Билеты в кассе
выдаются специальные, не для входа в мир, а для выхода из него, то есть
такие, которые вернуть Богу, по карамазовскому примеру, невозможно, как бы
этого ни хотелось... У Анненского это очень убедительно изображено, с особой
его вкрадчиво-ядовитой настойчивостью, и подошло бы к размышлениям о поэзии
как нельзя лучше.
Подошло бы потому, что человеку, который, в сущности, только то и
делал, что писал или думал о поэзии, хочется наконец "подвести итоги".
Договорить, договориться. Одно было сказано впустую, другое - настолько
мимо, для Красного словца, что стыдно перечитывать, тут я поторопился,
напутал, там по легкомыслию повторил без проверки то, что слышал от
Ходасевича или от Зинаиды Гиппиус, - и так далее. "Итог", что же
обольщаться, скуден, а окошечко-то ведь недалеко, и впереди, над плечами
стоящих в очереди, уже мелькает склоненное лицо кассирши, видно, как один за
другим, улыбаясь или хмурясь, отрывает она билетики. "Пора, мой друг, пора".
Поговорим же о поэзии всерьез, может быть, в первый и, как знать, пожалуй, в
последний раз в жизни.
Не размахнуться бы, однако, Хлестаковым, по гоголевскому признанию о
самом себе: контрсоображеньице, разумеется, тут как тут! Да и где бы
оказалось оно уместнее?

* * *

Человек создан по образу и подобию Божьему.
Кому принадлежат эти слова? Имени мы не знаем. Но это, конечно, одна из
глубочайших мыслей, которые когда-либо были высказаны, одна из самых
благородных и важных, одна из тех, от которых нельзя отречься, пока не стали
мы для самих себя предателями. Доиграетесь! - хочется сказать туда, в
Россию, где под предлогом борьбы с предрассудками и невежеством насаждается
тупая беззаботность по части всего, что отличает людей от машин и животных.
Человек создан по образу и подобию Божьему. Никто теперь не истолкует
этих слов физически, материально, и не решит, что если у нас есть руки и
ноги, то, значит, должны они быть и у Бога. Но именно потому, что это
истолкование навсегда оставлено, смысл слов, очищенный, углубленный,
открывается во всем своем значении. В сущности, это кантовский "нравственный
закон внутри нас", великое, второе, рядом со "звездным небом над нами",
мировое чудо, - хотя едва ли в одной нравственности тут дело. Или понятие
нравственности должно быть расширено до включения в него чувства
эстетического? Очень возможно, что так, и, вероятно, именно этим и
объясняется, что всякие демонизмы, чародейства и соблазны рано или поздно
отталкивают, как пустые, постылые выдумки. Ложь ведь повсюду ложь, во всех