"Георгий Адамович. Наши поэты: Георгий Иванов, Ирина Одоевцева" - читать интересную книгу автора

Временами как будто хотел, оставив пустяки, сказать что-то важное, нужное.
Но мы с женой его, Ириной Владимировной Одоевцевой, перебивали его,
чувствуя, что, если этот "важный" разговор поддержать, он поймет, что дело
плохо. На прощанье, однако, он мне все-таки несколько особенно нужных ему
слов сказал, - но об этом после.
А через две или три недели его хоронили. Был жаркий южный лень, в
мыслях у меня почему-то неотвязно были тютчевские "кладбищенские" строки -
"А небо так нетленно чисто..." Действительно небо было нетленно синим и, как
бывает над открытой могилой, будто обещало нетленность иную, ту, о которой
обычными, истрепавшимися словами лучше не говорить.
В памяти были, конечно, и первые встречи, дореволюционный, довоенный
Петербург, бесконечные ночные разговоры, первые литературные радости и
волнения. Познакомился я с Георгием Ивановым на лекции Корнея Чуковского о
футуризме, в круглом Тенишевском зале. Помню даже вступительную фразу этой
лекции: "Как много у поэта экипажей!" - начал Чуковский с лукавой улыбкой,
собираясь перечислить все кареты, ландо и фаэтоны, мелькающие в стихах Игоря
Северянина. В публике был верзила Маяковский в ярко желтой кофте с открытой
шеей. Давид Бурлюк с деревянной ложкой в петлице... Все были молоды, всем
было весело. Футуристы делились на "эго" и "кубо" и взаимно друг друга
презирали: первые - несколько жеманные, томные, вторые вызывающе грубые, но
по общему безошибочному впечатлению представлявшие собой нечто много более
внушительное и серьезное, Гумилев, вечный Дон Жуан, тогда же сказал, заметив
понравившуюся ему барышню явно футуристического вида: "Если она "кубо", я
готов в нее влюбиться, если "эго" - нет, ни за что".
Это был 1913 год. Георгий Иванов позднее писал:

Все, кто блистал в тринадцатом году.
Лишь призраки на петербургском льду.

Но тогда, в этот последний спокойный и, хочется добавить, последний
счастливый русский год (конечно, тогдашнее "счастье" исторически и социально
спорно, но это большой, сложный вопрос, которого не следует и задевать
мимоходом, и говорю я сейчас только о наших иллюзиях) - тогда почти никто не
предвидел "неслыханных перемен, неслыханных мятежей", по Блоку, и казалось,
жизнь для того и дана, чтобы радоваться ей и благодарить за нее судьбу. А
литература... да, разумеется, литература - это заветы, труд, горение,
"священная жертва Аполлону", но Аполлон - божество терпеливое,
снисходительное, и что же скрывать, литература со своими спорами, вечерами
или беспечными заботами, это и великое развлечение! "Акмеисты должны
объявить войну на два фронта, - и против футуристов, и против
символистов!" - с бонапартовской боевой решительностью восклицал Гумилев, и
как же было в восемнадцать-двадцать лет не найти, что в такой "войне", на
два фронта или на один, все равно, очень много и увлекательного, и
занятного, и веселого.
Георгий Иванов был неразлучен с Осипом Мандельштамом, одним из самых
смешливых - и притом одним из самых умных - людей, которых мне приходилось
встречать. Наперебой они сочиняли экспромты, пародии, стихотворные шутки, и
Мандельштаму порой никак не удавалось свое очередное произведение прочесть,
настолько сильно давил его смех. "Отплытие на о. Цитеру" - первый сборник
Иванова - к тому времени уже прочно утвердил его репутацию как одной из