"Георгий Адамович. Дополнения к "Комментариям"" - читать интересную книгу автора Очень часто Банвиль прав: нетрудно заметить и показать ошибку
противника, умершего полтора века назад. В блистательной концепции Буало не все, конечно, было продумано и сглажено. Но Банвиль хочет большей частью подтвердить свои шаткие положения примерами и, захлёбываясь, цитирует Гюго. Тогда невольно вспоминается, что "Art poetique" может быть иллюстрировано примерами из Расина. На том же вечере, когда Шкловский "восстанавливал" образ Пушкина, часто упоминалось имя Расина. * * * Расин есть прекраснейший из поэтов христианской Европы. Мне хочется ещё раз повторить это. Многим он обязан эпохе: чувством меры прежде всего, какой-то версальской сдержанностью. Но от природы у него был чистый и сильный голос, и ум, как раз настолько острый, чтобы оставить жизнь иллюзиям. Во всём новом искусстве нет ничего равного короткой драме об Эсфири - по ясности и прямоте линий, по глубокой нежности замысла, по "ужасу и жалости". * * * Есть предрассудок, общий почти всем любителям поэтического искусства. Он состоит в том, что с появлением символистов началось будто бы возрождение поэзии. Бальмонта и Брюсова свидетельствуют лишь о некотором расширении кругозора - и только. Прежде был "гнёт оков", теперь "дрожь предчувствий", - но и только. В чувстве же слова, в честности по отношению к нему был сделан резкий прыжок, - если и не назад, то в сторону. Может быть, это и было нужно, но безотносительно "идеалы" и "грёзы" восьмидесятых годов всё-таки лучше, чем "стозвонности" Бальмонта. Декаденты стали употреблять в своем словаре слова: звезда, луч, гора, свеча и другие имена реальных сущностей мира не для того, чтобы назвать их, а чтобы уподобить другим предметам или даже чувствам. Это до сих пор ещё не изжито. И теперь ещё мы читаем стихи с какими-то неведомыми, вне времени и пространства существующими солнцами и звёздами. С декадентами пришёл культ метафоры. И это еще не брошено, как пустая забава (имажинисты). * * * Еще о декадентах: лучшим из них, в лучшие их минуты не хватало простоты и проясненности замысла. Их искусство напоминает облака. Нет линий и нет архитектуры. Ничего не заострено. Поэтому, в конце концов, они оставляют (или оставили) в сознании равнодушие и лень. Иногда, читая их, хочется спросить: что это значит, это сплетение полуслов и полуобразов, о каких человеческих чувствах говорит оно? И повторить: "Какой тяжёлый, тёмный бред!". * * * |
|
|