"Алесь Адамович. Немой" - читать интересную книгу автора

- Ох, и политики вы с мамой! Если недалеко увели его, пусть он уходит.
Раз вы говорите, что он такой,
- Так он убил немца, ему нельзя возвращаться!
- Ну, не знаю.


8


Вдали над лесом, а часто и прямо над сгоревшей деревней пролетают
самолеты. Франц, прислонясь к дереву, с мальчишеской осведомленностью
обязательно сообщит марку: "мессершмитт", "фокке-вульф". Полина в такие
моменты ревниво замечает, как взгляд его.на время куда-то удаляется,
затуманиваясь. Это его Германия летает. А сам он от нее прячется и больше
всего боится, что она его отыщет. Мать тоже все чаще уходит в свою даль, все
меньше у нее разговоров с живыми, она вся-с покойниками.
- Во сне приходят: "Что ж ты нас, Кучериха, наши белые кости земелькой
не присыплешь?" Надо им, детки, могилки выкопать.
Теперь Полина с Францем ходят по ее следам, зарывают то, что она
собрала на пожарищах. С лопатой, с кошем (корзиной) переходят со двора во
двор. Франц на огороде роет небольшую, но поглубже етму ("Чтобы, детки, не
откопали их волки, собаки не растаскивали"), Полина, собрав в кош то, что
осталось от семейки, несет к яме - зарывают. Перед этим могилку выстилают
зацветающими ветками с хозяйской грушки или вишень-ки, присыпав, Франц
специальным валиком из круглого поленца выдавливает на влажном песке крест.
Молча перекрестится, и Полина тоже. Неправдой было бы сказать, что она
прежде никогда этого не делала. Это ее тайна, сладкая и стыдная. И не
набожность в ней тогда просыпалась, а, пожалуй, что-то совсем другое.
Сначала она проделывала это в гумне, на току, сладко пахнущем нагретыми
снопами, сеном. Воровски забиралась туда, становилась голыми коленями на
каменнотвердую глину, начинала истово креститься и класть.поклоны. Перед
этим торопливо и грубо мазала губы помадой, подаренной ей дочерью лесничего
Эвирой, волнующий запах нетеперешней, ожидающей ее женской жизни добавлял
стыда и запретноеTM. Войдут и увидят, и что ты будешь объяснять? Стала это
проделывать в избе, перед маминой иконой, и именно когда кто-то поблизости
был: на кухне или за окном разговаривают мать с соседкой или с отцом -
вот-вот войдут! Даже в школе рисковала это делать, когда все выбегут на
перемену (у той же Эвиры специально для этого выпросила маленькую овальную
иконку)-вот где чувство стыда и запрета было самое острое. Вбегут,
увцдят-после этого жить станет невозможно. Только умереть!
Вспоминала она теперь об этом? Куда от памяти спрячешься? Но теперь
даже смерть не очень волновала, больше пугала-грубой простотой и
окончательностью. Эти полуистлевшие кости недавно живших знакомых ей баб,
мужчин, детские, они лишали тебя всякой надежды. Кладя крест следом за
Францем, но справа налево, как мама крестится, как эти когда-то крестились
(кто постарше был и чьи кости перед глазами), Полина только
отгораживала себя от ушедших, приближения не свершалось. Хотя даже у
Франца, чужого здесь, она видела, было по-другому.
- У вас в школе... молились?-спросил вдруг Франц, медленно подбирая
слова.