"Алесь Адамович. Немой" - читать интересную книгу автора

покойного. Раз он не звал нас к себе, значит, не хотел, чтобы видели.
А ведь знали его историю, на редкость романтичную в наше не столь уж
романтичное время. Помню, я переживал ее почти со слезой, когда однажды
услышал. Сам он и рассказал. В группе подрывников, которую Ваня водил на
"железку", была (или в тот раз оказалась в ней, возможно, сама напросилась,
это бывало) молоденькая девушка. Когда уходили после подрыва эшелона,
убегали, она напоролась на мину. Несколько километров он нес ее на руках.
Вспоминая, сказал: "Прижалась, худенькая, дрожит, как дитя"... Вот эта
память их и поженила. Наверное, он гордился своим поступком: не тем, у
железной дороги, а послевоенным. А были или нет счастливы - кто знает? Было
горе на лице вдовы, но доброты, кажется, не много. А Ваня и запивал сильно,
и все время туберкулезом болел. Сын их попал в тюрьму, на похоронах отца его
не было.
Если бы за все хорошее воздавалось полной мерой-было бы просто жить. А
жизнь не проста.


14


На спаде (или как говорят белорусы: на сконе) лета 1944 года над
размытыми и поросшими лебедой пепелищами Петухов разносился одинокий звук.
Негромкий, вялый, какой бывает, когда стесывают кору, звонкий, сухой, когда
прямо на срубе высекают канавку, чтобы уложить мох-для соединения со
следующим венком бревен.
На опушке леса стоят двое и вслушиваются. Впрочем, их трое - на руках у
женщины, завернутый в грязный марлевый лоскут, спит малыш. И косынка на
голове у женщины марлевая, от этого особенно заметны черные крапинки на
изуродованной левой щеке, на лбу. У ног мужчины армейский вещмешок, сам он в
русской шинели, для него короткой, она вся в бурых пятнах, заношенная.
- Это татка, мой татка! - шепотом восклицает женщина. - Я как голос его
слышу.
- И пришли они в Вифлеем...
- Мне не верится, что мы снова здесь!
- И пришли в Вифлеем, потому как велел Август отправиться каждому туда,
где родился. Иосиф пошел записаться с Мариею, обрученною
ему...
По дороге Франц уже несколько раз вспоминал про библейскую перепись, а
вообще-то они с Полиной очень обрадовались, когда в военном госпитале им
выдали бумажку, одну на двоих (с упоминанием о ребенке): "препровождаются по
месту довоенного проживания".
В том госпитале они прижились надолго, Франц работал по заготовке дров,
Полина, немного поправившись, при кухне и санитаркой, а затем пришло время
рожать. Обнаружила, что за время, пока она болела, ее "немой" стал общим
любимцем в госпитале, медсестры его жалели, подкармливали. Даже
приревновала:
- Ты теперь меня такую поменяешь. Я знаю.
А Франц улыбался так, что хотелось верить: уродливо склеившийся ее глаз
и эта ужасная несмываемая чернота на щеке для Франца как бы невидимы.
Старый Кучера издалека увидел и стал приглядываться: что это за женщина