"Сергей Александрович Абрамов. Неформашки (Фантасмагория)" - читать интересную книгу автора

- Какую хочешь, Андрюшенька.
И уже давешние рокеры опять на эстраде возникли да плюс к их
электронике из тех же дверей концертный рояль выплыл, а еще и баянист вышел,
и скрипач не задержался, и два русоголовых балалаечника уселись прямо на
пол, скрестив по-турецки ноги в кирзовых прахарях.
- Ой, мороз, мороз... - чуть слышно затянула Лариса, - не морозь
меня... - голос ее крепчал, ширился, захватывал тесный зал, - не морозь
меня, моего коня...
Умнов закрыл глаза. В голове что-то закружилось, замелькало,
засверкало, песня почти стихла, голос Ларисы доносился, будто сквозь толстый
слой воды. Что со мной, что? - лениво, нехотя думал Умнов, компоту, что ли,
перепил? Ой, тяжко как... И, не открывая глаз, откинулся на стуле, попытался
расслабиться: аутотренинг - великая вещь!.. Раз, два, три... двенадцать...
двадцать один... Я спокоен, спокоен, я чувствую себя легко, хорошо, вольно,
я лечу над землей, я ощущаю теплые потоки воздуха, они обвевают мое
обнаженное тело, я слышу прекрасные звуки...
И словно сверху, с югославской четырехсотрублевой люстры, не открывая
глаз, сквозь сомкнутые веки увидел родное застолье. Все внизу пели, пели
разгульно и вольно, до конца, до беспамятства отдавшись любимому делу.
- Ой, мороз, мороз... - тянула Лариса.
- Нам всем даны стальные руки-крылья, - выдавал хорошо поставленным
баритоном Василь Денисыч, отец Краснокитежска, истово выдавал, а верней -
неистово, - а вместо сердца - не скажу чего...
- О Сталине мудром, родном и любимом, - пели складным дуэтом два
пожилых тенора в серых костюмах - тоже, видать, из Отцов, встречавших Умнова
у границы Краснокитежска, - прекрасную песню слагает народ...
Три томные девицы в сарафанах и кокошниках - из Ларисиной команды -
самозабвенно голосили:
- Влюбленных много - он один, влюбленных много - он один, влюбленных
много - он один у переправы...
Мощная дама, требовавшая давеча фолк-рока, пела сквозь непрошено
набежавшие слезы, рожденные, должно быть, сладкой ностальгией по ушедшей
юности:
- Ландыши, ландыши, светлого мая привет, ландыши, ландыши - белый
букет...
А ее сосед - ее ровесник - обняв могучий стан женщины и склонив ей на
плечо седую гривастую голову, подпевал ей - именно подпевал:
- Знаю: даже писем не придет - память больше не нужна... По ночному
городу идет ти-ши-на...
И еще звучали в зале знакомые и незнакомые Умнову песни, романсы, арии
и дуэты! А скрипач на эстраде играл любимый полонез Огинского. А пианист
играл любимый чардаш Монти. А баянист играл музыку к любимому романсу про
калитку и накидку. А балалаечники играли любимые частушечные мотивы. А
фолк-рокеры играли сложную, но тоже любимую вариацию на тему оперы "Стена"
заморской группы "Пинк Флойд". И все звучало не вразнобой, не в лес по
дрова, а на диво слаженно, стройно, как недавно - во время встречи на
границе города. Там, помнилось Умнову, этот престранный эффект унисонности
уже имел свое загадочное место...
И чувствовалось внизу такое жутковатое стадное единство, такая мертвая
сплоченность против всех, кто не поет вместе с ними, что безголосый с