"Сергей Абрамов. Волчок для Гулливера (Авт.сб. "Канатоходцы")" - читать интересную книгу автора

этажах закабаляет, как бессрочное долговое обязательство.
- Ад и рай, - улыбнулся Майк.
- Не смейтесь. Только рай - как в театре с партером и галеркой. На
нижних, "производственных" этажах, где находятся все промышленные
предприятия Дома, - то же кнопочное, только уцененное изобилие. Жратва -
химия, выпивка - пойло, развлечения - верблюжьи радости.
- А если бунт?
- Какой? Забастовка? Рабочая аристократия не бастует.
- Пассивное сопротивление. Никудышная работа, например. Пусть
увольняют.
- Кому выгодно увольнение с судебным иском. К тому же каждый работник
Дома - его акционер и заинтересован в росте прибылей. А никудышную работу
изобличит машина.
- Можно же найти какую-то форму протеста?
- Нельзя. Вы всегда будете в проигрыше. Почта перлюстрируется.
Видеофонная связь только в пределах Дома. Отпуска запрещены - это
оговорено в контрактах. Тюб закрыт. Ни один краулер не возьмет на борт
работника Дома. А будете надоедать - с вами может случиться несчастье.
Здесь есть и крематорий для таких неудачников.
Майк помолчал, подумал и сдался:
- Действительно - магия.
- И самая черная. Со своими "тайнами мадридского двора". Я как-то
попробовал вычислить на машине, где и по каким признакам распределяется
трехмиллионное население Дома. Оказывается, два миллиона восемьсот тысяч с
лишним работают в системе его предприятий, промышленных и торговых. Более
полутораста тысяч - в Штатах или вообще нигде, только живут здесь, как на
курорте. Что делают остальные несколько тысяч жителей Дома, компьютер не
знал: не было входных данных, никакой, по существу, информации.
Спрашивается: где же они работают, если не покидают пределов Дома, и куда
исчезают с восьми утра до шести вечера?
- А вы не обращались с таким вопросом к шефу "доминиканцев"?
- Я хочу жить.
Лицо Роджера давно уже утратило свою неподвижность, губы дергались,
зубы то стискивались до судороги в челюстях, то нижняя челюсть бессильно
отваливалась. Он выпил, не разбавляя, еще бокал виски и тихо закончил:
- Я потому и удираю отсюда, что проник в эту тайну. Они не тронут меня,
если я буду молчать. Поэтому не спрашивайте меня ни о чем. Считайте, что
разговора не было.
В наступившей тишине вдруг щелкнула входная дверь, и низкий женский
голос спросил больше по привычке, чем по существу: "Можно?" Дверь тут же
открылась, пропустив миловидную девушку, больше похожую на итальянку или
испанку, чем на американку из северо-восточной группы Штатов - ни
безукоризненной прически, ни косметически оформленного лица, ни спортивной
спины, как у девушек из колледжа. Стриженная по-мальчишески голова, пряди
черных волос заложены за уши, неподкрашенные глаза и губы, и только
большие темно-синие, как сливы, глаза заставляли вас обратить внимание на
это лицо. Майк не был исключением. Внимание он обратил сразу и замер на
полуслове.
- Вы уезжаете, Роджер? Завтра, да? - спросила она, даже не взглянув на
Майка, словно его и не было рядом.