"Сергей Абрамов. Волчок для Гулливера (Авт.сб. "Канатоходцы")" - читать интересную книгу автора

или симфонию на проигрывателе, втиснутом в зажигалку или пудреницу.
Казалось, капитализм создал здесь модель идеальной стадии
"постиндустриального общества потребления", но я, даже не будучи ни
коммунистом, ни просто знатоком и почитателем Маркса, все же разглядел,
что разрекламированная золотая цепь уже на изломе. В дни получек редкие
"акционеры" Дома - а мы все считались таковыми, получая годичные премии в
несколько акций на брата, - радовались двум нулям на листке своего
текущего счета. Первый - в графе дневной разницы между прожитой и
заработанной суммой, второй - в графе месячной или годичной задолженности.
Неизменная тенденция ее роста в конце концов превращала пятилетний
контракт в семи- или восьми-, а то и десятилетний, а "преуспевший" таким
образом акционер "Хаус Оушен компани" мог купить себе свободу лишь ценою
приобретенных акций, да и то, если задолженность не превышала их суммы.
Любопытно, однако, что на нижних этажах - в цехах, мастерских,
лабораториях и офисах Дома - почти никто и не жаловался на его порядок.
Молодые, здоровые парни, завербованные во всех странах, у себя на родине
считались редкими и высокооплачиваемыми специалистами. Здесь же
неограниченное потребление и королевские траты превращали их в лунатиков,
бредущих с закрытыми глазами по карнизу американского небоскреба. В личные
карточки текущего счета они даже и не заглядывали. Зачем? Ведь общество
здесь предоставляет им жизнь взаймы по образу и подобию миллионеров, пока
они не постарели. А перспектива одинокой голодной старости мало кого
тревожит в тридцать или сорок лет. Кто похитрее, сколотит все-таки
капиталец, но хитрых не так уж много в трехмиллионном обществе Дома, а
если они и находятся, то могут смело украшать обложки журналов как живая
реклама "постиндустриальной" идиллии Дома.
С обитателями его верхних этажей, за исключением друзей и связанных со
мной по работе лиц, я почти не общался. Миллионеры и мультимиллионеры жили
обособленно, позволяя своим банкирам оплачивать любую задолженность. А
потребление здесь на трехсотых и четырехсотых уровнях стоило много дороже,
чем на любом мировом курорте, за исключением плавающего острова Майами
Флай-Айленд. Конечно, как и во всяком богатом городе, этот суетный,
праздный сброд был смешан и перетасован, как карты в колоде, где рядом с
финансовым тузом ловчил в баккара мелкий червонный валет. С некоторыми из
них был знаком и я, чокался в барах, обменивался визитными карточками,
курил свои или чужие сигары. Но ни один из них даже издали не подвел меня
к тайне, которая заставила бежать Роджера.
Именно сейчас я и включаю свой потаенный магнитофон, еще и еще раз
вслушиваясь в слова дневника. Не ошибся ли я, не пропустил ли чего-нибудь,
не усмотрел ли в чьих-то словах какого-нибудь хоть и далекого, но важного
для меня намека. Оппозиция? Да нет же здесь никакой оппозиции. Есть
несколько горячих голов, возмущенных диктаторскими замашками Доминика
Лабарда и электронным сыском Лойолы. Они искренне восстают против
материального благополучия человека, если оно приводит к
морально-этическому бесправию. Но ни один из них не знает рецепта, как
исправить это унизительное положение, и каждый по-своему относится. Для
Фрэнка и Полетты это всего лишь результат болезненно растущего пагубного
властолюбия их приемного отца. Даже Джонни относится к нему с философским
равнодушием: меня лично это не задевает, стерплю, погашу задолженность и
нищим, как приехал, уеду. Роджер в такой же ситуации сбежал еще раньше. Но