"Дэниел Абрахам. Предательство среди зимы ("Суровая расплата" #2)" - читать интересную книгу автора

собственный зад, неуклюже растопырив ноги. Семай подождал, пока камень не
затвердеет снова, и позволил уму вернуться в обычное состояние. Буря -
Размягченный Камень - стала сильнее и ощутимее, будто вспухшая кожа вокруг
царапины. Однако Семай знал: как и припухлость, буря вскоре сойдет на нет.
- Пойдем, - сказал Семай, - пока я совсем не расшалился.
Андат не ответил, и Семай двинулся впереди него по темному саду.
Какое-то время до них еще доносилась музыка, а потом стихла. Вдали от печей
и танцев стало зябко, хоть и не по-настоящему холодно. Зато казались ярче
звезды и луна - серебристый серп с черным отпечатком пальца на небосклоне.
Семай и андат оставили позади храм и расчетный дом, баню и Великую
башню. Андат свернул вбок. Семай за ним не последовал. Размягченный Камень
принял позу вопроса.
- Ты разве не туда идешь?
Семай подумал и улыбнулся.
- Пожалуй, туда! - Вместе с плененным духом он направился по извилистой
дороге к широким ступеням в библиотеку. Огромные каменные двери оказались
заперты изнутри. Тогда Семай обошел здание по узкой щебенчатой тропке вдоль
стены. В окнах Баарафа горела не только ночная свеча, но и обычная. Несмотря
на поздний час, библиотекарь не спал. Семай потряс за плечо старого раба,
дремавшего у двери. Раб проснулся, сходил в покои хозяина и провел поэта к
нему.
У Баарафа пахло застарелым вином и сандаловой смолой, которую он жег у
себя в жаровне. Столы и диваны покрывал сплошной слой книг и свитков; на
всех подушках красовались чернильные пятна. Баараф, одетый в темно-красные
одежды из толстой, как гобелен, ткани, встал из-за стола и принял позу
приветствия. Медный нашейный знак библиотекаря валялся на полу у его ног.
- Семай-тя, чем обязан такой честью?
Семай нахмурился.
- Ты на меня зол?
- Отнюдь, о великий поэт! Как смеет презренный книжный червь питать
злобу к столь высокопоставленной персоне?
- Боги! - воскликнул Семай, сгребая стопку бумаг со стула. - Понятия не
имею, Баараф-кя. Сам скажи.
- "Кя"? Ты со мной слишком фамильярен, о великий поэт.
На твоем месте я бы не намекал на тесную дружбу с недостойным
человеком.
- Ты прав, - сказал Семай и сел. - Я пытался тебе польстить. Сработало?
- Лучше бы вина принес, - буркнул толстяк и тоже сел. Притворная
вежливость уступила место обиде. - И пришел бы в такой час, когда принято
обсуждать дела у нормальных людей. Что ты носишься по ночам, как очумелый
заяц?
- В беседке роз устроили праздник. Я возвращался домой и заметил, что у
тебя горит свет.
Баараф издал нечто среднее между фырканьем и кашлем. Размягченный
Камень смотрел на мраморные стены - задумчиво, как дровосек, который
прикидывает, как лучше повалить дерево. Семай хмуро покосился на андата. Тот
ответил жестом, более красноречивым, чем любая традиционная поза: "А я что?
Он твои друг, не мой".
- Я хотел спросить, как там Маати Ваупатай, - сказал Семай.
- Наконец хоть одна живая душа спросила про этого приставучего и