"Александр Абрамов, Сергей Абрамов. Человек, который не мог творить чудеса" - читать интересную книгу автора

эти слова, я уже не помню, но чувство страха, потрясшее очевидцев, я
испытал тоже почти в аналогичной ситуации. Правда, не на шумном "пиру" у
ректора по поводу окончания экзаменационной сессии, а в тихом уединении
меблированных комнат Розалии Соммерфилд, когда сессия еще не кончилась. Но
уверяю вас, страх был не менее леденящим.
Со времени моего последнего разговора с Вэлом и Сузи прошло несколько
дней - сессионные дела разлучили нас, да и мы с Доуни задерживались на
кафедре дольше обычного, так что я возвращался домой, даже не заглянув в
"паб" за очередной кружкой пива: его доставляла мне на дом Розалия.
Несмотря на прогноз Вэла, "события" все еще ждали. Орля или покинул мой
тихий очаг, или затаился для новых фокусов. Ничто не нарушало нормальной
жизни: вещи не исчезали, часы шли, как полагается, книги не срывались с
полок и никто не заставлял меня заглядывать в словари.
Но когда я однажды, вернувшись домой усталый и умиротворенный, устроил
себе импровизированный пир из подогретой грудинки, чая и рюмки бренди с
куском восточной тянучки из магазина "Персидские сладости", включил
телевизор на середине какого-то "вестерна" и уже приготовился
наслаждаться, небесное предупреждение не заставило себя долго ждать.
Только вместо письма на стене застучала открытая пишущая машинка с
бумажным рулоном, какие в ходу на телетайпах и какие вообще удобнее: не
нужно то и дело вставлять и вынимать лист бумаги для перепечатки. Я не
случайно упомянул о телетайпе. Машинка задвигалась и застучала именно как
управляемый извне механизм - рычаги букв щелкали, подымаясь и опускаясь,
лента ползла, накручиваясь и раскручиваясь в катушках, каретка судорожно
металась взад и вперед, методически выталкивая наверх оттиснутые строки.
На моих глазах происходило новое, "удольфское чудо", настолько
поразительное, что у меня не возникло даже любопытства прочитать эти
строки. Я замер от ужаса, как мопассановский герой, заставший "невидимку"
врасплох, и пребывал в столбняке до тех пор, пока стук не прекратился и
над остановившимся валиком не появился отпечатанный текст. Он был написан
грамматически правильно, без единой помарки, с прописными буквами и
знаками препинания, как продиктованный машинистке самого высокого класса.
"Мы впервые пробуем ваш язык как средство коммуникации - средство,
конечно, примитивное, но другие для тебя не годятся. Телепатический обмен
мыслями привел бы к торможению твоих церебральных процессов, так как,
включая нашу мысль, мы бы выключали твою. Отвечать можешь устно или
мысленно - нам безразлично. Хотя ты и скрываешь иногда свои мысли, не
рассчитывай, что обманешь нас, - мы читаем их, как принято называть у вас
такой способ накопления информации. Наши сигналы связи вызывают у тебя
незнакомые нам помехи, самая устойчивая из которых - страх. Мы проследили
его эффект, но объяснить не можем - мы внеэмоциональны. Не смущайся
(кстати, тоже непонятный нам, но характерный для тебя импульс), объем
твоей информации нам известен, и за пределы его мы не выйдем. Цель нашего
общения - прояснить жизнь, с которой мы столкнулись впервые и понять
которую до сих пор не можем".
Растерянность моя проходила по мере того, как я читал этот текст, и с
последней строчкой я даже оказался способным оценить комизм ситуации.
Пишущая машинка в качестве голоса запредельного мира и
машинистка-невидимка в роли его разведчика. И это величавое "мы"! "Мы, ее
величество, повелеваем..." - внутренне усмехнулся я.