"Оксана Аболина. Рассказы и эссе:" - читать интересную книгу автора

повторением "Отче наш" я загнала ее обратно в подсознание, а себя в сон, и
после этого целый год старалась не вспоминать своего любимого Федора
Михайловича. Но страх, однако, улегся со временем, и, поразмыслив, я поняла,
что весь этот "глюк" был, по-видимому, тестом на готовность стать учеником
писателя. Однако, до недавнего времени о том, чтобы повторить эксперимент, я
не могла и подумать. А теперь -- теперь не получается, возможно, шанс упущен
навсегда, возможно, есть проход на Пути и через другие ворота. Но этот
случай и сам по себе дал мне чрезвычайно много. Он раскрыл во мне те
пропасти, которые, несмотря на вечный самоанализ, я не замечала в себе. И --
больше: показал мужество человека, который не только в себе это все увидел,
но и сумел преодолеть, подчинить эти мрачные стихии. Это уже не из
человеческого опыта, и для меня до сих пор это -- загадка, а Достоевский --
сфинкс.

<<< *** >>>

Самую большую подлость я совершила в 14 лет, это была гнусная ложь,
предательство, никто, кроме меня, от нее не пострадал, никто не узнал о ней,
разве, мама догадывалась. Если объективно, -- то в жизни встречались и
большие подлости, но все они имели хоть какое-то оправдание, а та -- мелкая,
бессмысленная -- никакой. Совесть мучает до сих пор, и, если доживу до 70
лет, будет до 70 лет, очевидно, мучить. Перед кем стыдно? Перед собой? Все
клетки моего тела сменились с той поры дважды, физически -- я другой
человек, а совесть -- принадлежность Бога -- все та же. Впрочем, все это
имеет добрую сторону: совесть-то проснулась, не спит до сих пор, без той
встряски я не уверена, была бы я сейчас собою?

<<< *** >>>

С проявлением национализма я впервые столкнулась в 7 лет. До того я
энала лишь, что мама -- латышка, отец -зстонец, а я -- русская, что и сейчас
удивительным образом подтверждается моими паспортными данными. Однажды в
троллейбусе я села на сидение рядом с толстой старухой и, поскольку она
занимала собой почти все пространство, придвинулась к ней вплотную, боясь
свалиться. В ответ на этот невинный поступок старуха что-то заорала, гадкое,
неприятное, а после, успокоившись, начала пытать меня, кто я есть. Вызнав,
что мама моя латышка, старуха высказалась явно грубо и неприлично о латышах
вообще как о невежественных, некультурных людях. Мне нечего было ей
ответить, подобное прозвучало в первый раз в жизни, я ничего не слышала о
национальных проблемах. Но я знала, что мама -- человек воспитанный,
уважаемый, добрый, и все слова старухи -- ложь. Дома же выяснилось, что я --
фактически тоже латышка, и странное чувство появилось у меня. Вероятно, тоже
чувствует дикарь, впервые осознавая собственную обособленность от природы.
До того случая я отождествляла себя с Ленинградом, Россией, Союзом, Это была
моя культура, мой дом, мое родное, близкое. И вдруг выяснилось, что это все
не так, что я -- просто чужой ребенок в этом пространстве. И вот возникло
двойственное, крайне неприятное ощущение отъединения -- я не могла больше
воспринимать себя не только как русскую, но и как латышку -- тоже. Эта
отъединенность от культур, религий и атеизма долгие годы помогала мне
формировать относительно независимое мировоззрение. И ненависти, злобы к