"Александр Абердин. Летящие по струнам - скользящие по граням" - читать интересную книгу автора

кошмара - авария в зоне СВЧ-переноса энергии. Гарик, москвич, как и я, с
которым мы дружили с детства, бросился туда вместе со своими ремонтными
роботами, этими бесстрашными железными парнями. Я не знаю какой силой воли
нужно обладать, чтобы продолжить работу тогда, когда ты горишь внутри
скафандра полной защиты. Все роботы моего друга, с которым мы делили даже
Лиззи и ей это нравилось больше всего на свете, сгорели на четыре минуты и
семнадцать секунд раньше, пока Вилли не вынес Игоря из этого отсека реактора
и не загрузил его в робохирурга вместе с уцелевшим, черт его подери,
скафандром. Этому проклятому железу ничего не сделалось, а вот от нашего
друга, тихого, застенчивого, но бесконечно преданного "Синей птице" парня,
остался лишь головной мозг и половина спинного. И ему за это присудили не
орден "Доблести", а десять лет каторги.
Врачи сказали мне, что у него все же есть шансы выкарабкаться, но я
даже не знаю, сообщат ли мне мои тюремщики об этом. Три пожизненных срока
без права на обжалование с пятнадцатью годами одиночного заключения, это та
же смертная казнь, только растянутая на долгие четыреста пятьдесят лет и
тебе не дадут так просто уйти из жизни. Попробуй я разбежаться в камере и
разбить себе башку об стол или металлический стул, силовое поле меня
моментально остановит. Нет, кончать жизнь самоубийством мне нужно было
тогда, когда на Плутоне нас всех, кто не получил травм и мог двигаться
самостоятельно, с борта "Карфагена" пересадили не на легкий челнок-лифт, а
на какую-то летающую в космосе казарму. Вот тогда у меня еще был шанс легко
и быстро покончить со всем этим чудовищным маразмом, а теперь я стоял
посреди камеры, мои руки и ноги были наконец, впервые за три месяца
свободны, но мне хотелось в этот момент только одного - умереть. Только так
я и мог выразить свой протест против всего этого чудовищного произвола. Увы,
но я был полностью лишен этой возможности и первое, с чем нас всех
ознакомили, так это именно с этим пунктом устава тюрьмы.
Койка была пристегнута к стене электрическими замками, завтраком меня
накормили чуть более получаса назад, причем вполне приличным, и я, не зная,
что мне делать, обессилено упал на пол, сжался в комок и сначала тихо
зарычал, а потом просто завыл, как собака на луну. Мне было так больно и
тоскливо на душе, что я ничего не мог с собой поделать и пролежал так на
полу почти целые сутки, до тех пор, пока световые панели на потолке снова не
начали светиться. Мое психическое самочувствие в марсианской тюрьме никого
не волновало, да, и волновать не могло, ведь в этом боксе, скорее всего,
даже не было людей, одни только роботы-надзиратели, вооруженные
электрошокерами и слезоточивым газом для наказания за всякое буйство и
неподчинение их приказам. Когда свет зажегся, мне ничего не оставалось
делать, как подняться с жесткого пола, раздеться и встать под душ, что я
должен был сделать еще вчера. После этого я сунул свою робу подследственного
в открывшийся в стене люк, оделся в тюремную синюю робу, куда больше похожую
на нормальную одежду, и подошел к столу. Если я не буду есть больше двух
суток, то меня станут кормить принудительно. Поэтому я сел за стол и из
стены тотчас выдвинулся стальной лоток с тюремной жратвой и эластичной
пластиковой ложкой.
Еда в марсианской тюрьме оказалась даже лучше, чем на борту
плутонианского тюремного космического корабля, о существовании которого я,
по своей наивности, раньше и не догадывался. Счастливчик Мэт всегда был
образцом собранности, исполнительности и дисциплинированности. За все долгие