"Мансур Абдулин. 160 страниц из солдатского дневника " - читать интересную книгу автора

Сколько ни всматриваюсь - ровная степь до самого горизонта. Ни звука,
ни движения. И вдруг что-то шевельнулось впереди. Сердце мое заколотилось.
Свою винтовку я пристрелял хорошо и в ста метрах могу продырявить консервную
банку... Сразу стало жарковато... По мере приближения цель увеличивается.
Немцы. Идут по траншее. Сколько их? Несут по охапке соломы на ремнях через
плечо. Вот повернули, и сразу стало видно, что их трое. Теперь они идут по
своей траншее вдоль переднего края. Надо скорей стрелять! Я решил целиться в
среднего. Но что это? Не могу совместить прорезь, мушку и цель. Найду цель и
мушку - прорезь теряю. Найду прорезь - теряю мушку. Вспотел, глаза потом
заливает, винтовка ходуном в руках... Убедившись уже, что будет промах,
нажимаю на курок. Тишину нарушил тупой звук выстрела. Немцы исчезли разом, а
я медленно, как смертельно раненный, сползаю на дно ячейки... Как же я
возненавидел себя в ту минуту! Размазня! Упустил такую возможность! Понял,
что причина моего страха, трусости даже - в угрозе моей дармовой для
фашистов смерти. Хотя бы одного из них успеть убить! Чтобы квитым быть
заранее. От этой-то мысли, от этой-то спешки и затрясло всего, едва увидел
их на расстоянии выстрела. Эх, растяпа! Да как бы кто из роты не увидел
своего комсорга здесь, на дне ячейки, едва не рыдающим. Все это, конечно, в
считанные секунды, пока сползаю на дно, проносится в моей голове... С почти
равнодушным лицом встаю и вновь припадаю к прикладу моей винтовки. Ну где
там мои фрицы? Скрылись, конечно. Да нет, еще бегут, согнувшись ниже и с
большими интервалами, по своей траншее. Вот сейчас добегут до места и
скроются. "Ну теперь-то и вовсе не попасть", - мельком подумалось. Прорезь,
мушка, цель странное дело, никакой "пляски", все на месте. "По движущейся
цели с опережением..." Делаю опережение на пару сантиметров перед средним
фрицем и плавно нажимаю курок.
Передний фриц, совсем согнувшись - только тючок с сеном мелькает,
продолжает бежать, а второй остановился, выпрямился во весь рост, голова его
неестественно дернулась назад, и он, винтом крутнувшись вокруг себя, нырнул
вниз, как тряпочный. За третьим я просто не уследил, завороженный медленным
поворотом на месте второго. "Никто из наших не поверит, что я убил фашиста!"
каюсь, это первое, что пронеслось в голове. Только что осыпавший себя самыми
бранными эпитетами, теперь я преисполнен непомерной гордости: "Эх, кабы
видел кто из наших!"
И вдруг слышу:
- Молодец, Абдулин! Молодец! Ты, кажется, комсорг в своей роте?
Смотрю, а это сам комиссар батальона капитан Четкасов. Опустил на грудь
бинокль, улыбается:
- Ты в батальоне первым открыл боевой счет!
Оказывается, он услышал, что кто-то стреляет, подошел и увидел, как я
со второй попытки уложил немца.
Часом позже от Четкасова узнал, что и в полку я первым открыл боевой
счет и представлен за это к медали "За отвагу".
Сказать откровенно, потом доводилось мне совершать поступки более
значительные и в более сложных условиях, чем этот мой первый уничтоженный
гитлеровец. И поступки эти не были отмечены наградами. Но все относительно в
бухгалтерии войны. Надо учитывать, что полк наш почти сплошь был сформирован
из необстрелянных курсантов, только что прибыл на фронт, и чрезвычайно важно
было скорей адаптировать нас в условиях передовой. В ротах политруки
призвали: каждому солдату в честь годовщины революции уничтожить не менее