"Елизавета Абаринова-Кожухова. Недержание истины" - читать интересную книгу автора

тех, кто его создает, но и тех, для кого оно предназначено. Вот возьмем хоть
литературу. Раньше мы знали, на кого нам равняться - на Пушкина, Гоголя,
Льва Толстого. А теперь? Александра Маринина - величайший писатель всех
времен и народов. Тьфу! - Щербина пренебрежительно окинул взором обеденный
зал. Люди стыдливо молчали - очевидно, многие из них почитали и почитывали
Маринину, а о вышеназванных литераторах имели весьма туманное представление.
- Да, мои стихи никогда не были созвучны эпохе, - продолжал Щербина. - При
Советской власти я не писал о достижениях народного хозяйства под
руководством любимой партии и о борьбе за мир во всем мире под руководством
все той же любимой партии, и потому не имел ни малейших шансов пробиться в
журналы. Но я мог собрать на кухне друзей и за стаканом чая почитать им свои
стихи. И услышать от них честные и прямые отзывы. А теперь в любую минуту ко
мне на кухню могут заявиться судебные исполнители и выкинуть меня на улицу
за неуплату квартплаты!..
Тем временем Святославский вместе с рюмочкой чая поднялся на сцену и,
не замеченный оратором, остановился позади рояля, поставив рюмку на крышку.
Режиссер согласно кивал речам поэта - они был ему близки и понятны, ибо и
Святославский в жизни сталкивался с теми проблемами, о которых так страстно
говорил Щербина.
- Вы меня спросите - а что делать? - продолжал Щербина. - А я отвечу -
не знаю. Как бороться с властью чистогана, как вернуть поэзии ее
первородство? Как обратить внимание общества на всю глубину его падения?
- Сальери, разглагольствующий о социальном падении общества, -
вполголоса заметил Столбовой.
- А потом подливающий яд коллеге, - подхватил Дубов.
- Ну, может быть, до этого дело не дойдет? - нерешительно предположил
доктор Серапионыч.
- Ну, в худшем подольет кому-нибудь в кофе рюмочку чая, - усмехнулась
баронесса. Кажется, она окончательно убедилась, что действо, происходящее на
сцене "Зимней сказки", уже никакого отношения к реальной истории не имеет, и
воспринимала его просто как театрализованную импровизацию. Очевидно, ее
сотрапезники пришли к тем же выводам, и больше никто никаких возражений не
выдвигал.
Ощущая режиссерским чутьем, что Щербина со своими социальными
обличениями несколько злоупотребляет вниманием почтеннейшей публики,
Святославский попытался вклиниться в монолог, но тщетно - поэт уже ничего не
видел и не слышал, опьяненный внезапно открывшимся ораторским вдохновением:
- В гробу и в белых рейтузах я видел такую жизнь воочию, во всей ее
самости! И вообще, как сказал один талантливый бард, "Если песни мои на
земле не нужны, Значит я в этом радостном мире не нужен". Теперь он разводит
кенгуру в Австралии на ферме, а наше Отечество лишилось величайшего
дарования!
Поняв, что Щербину уже так просто не остановишь, Святославский подошел
к ударной установке и со всей силы бухнул в барабан.
Щербина воспринял этот звук по-своему:
- Пробил мой час! Я осознал свою ненужность этому обществу, погрязшему
в стяжательстве и бездуховности, и не желаю больше длить свое никчемное
существование! Дайте мне веревку, и я повешусь! Дайте мне ружье, и я
застрелюсь!! Дайте мне яду, и я отравлюсь!!!
Поэт произнес это столь патетически, что публика зарукоплескала.