"Александр Бушков. Сталин: Красный монарх" - читать интересную книгу автора

"бездарностям". К превеликому сожалению, среди них хватало людей ярких,
талантливых. Куда уж дальше, если даже Лев Толстой всем величием своего
авторитета подпитывал как раз буйную российскую интеллигенцию. И дошел до
того, что в самонадеянности своей взялся кромсать Евангелие на части, как
колбасу: мол, этому куску я верю, а вот этому не верю решительно...
За подобные упражнения православная церковь его из своих рядов
вычистила - но никогда в жизни не провозглашала Толстому никакой "анафемы",
тут писатель Куприн решительно соврамши! И никакого "отлучения", что
убедительно показал несомненный знаток проблемы, современный богослов,
диакон Андрей Кураев. Вот подлинные строки из определения Синода:
"...сознательно и намеренно отторг себя сам от всякого общения с Церковию
Православной. Бывшие же к его вразумлению попытки не увенчались успехом.
Посему церковь не считает его своим членом и не может считать, доколе он не
раскается и не восстановит своего общения с нею".
И все! Но интеллигенция российская десятки лет потом, что при царе, что
при большевиках голосила об "отлучениях" и "анафемах", понося церковь вовсе
уж невозможным образом...
А между прочим, с личностью Льва Толстого связана интересная история...
Вот воспоминания игумена Оптинского скита отца Феодосия, относящиеся к осени
1908 г. и озаглавленные "Бес в образе Льва Толстого".
"Собралась собороваться группа богомольцев, душ четырнадцать,
исключительно женщин. В числе их была одна, которая собороваться не
пожелала, а попросила позволения присутствовать зрительницей при совершении
таинства. По совершении таинства смотрю, подходит ко мне та женщина, отводит
в сторону и говорит:
- Батюшка, я хочу исповедоваться и, если разрешите, завтра причаститься
у вас, пособороваться.
На другой день я разрешил ее от греха, допустил к причастию и объявил,
чтобы она собороваться пришла в тот же день часам к двум пополудни. На
следующий день женщина эта пришла ко мне несколько раньше назначенного часа,
взволнованная и перепуганная.
- Батюшка, - говорит, - какой страх был со мной нынешнею ночью! Всю
ночь меня промучил какой-то высокий страшный старик, борода всклокоченная,
брови нависли, а из-под бровей такие острые глаза, что как иглой в мое
сердце впивались. Как он вошел в мой номер, не понимаю: не иначе эта была
нечистая сила...
- Ты думаешь, - шипел он на меня злобным шепотом, - что ты ушла от
меня? Врешь, не уйдешь! По монахам стала шляться да каяться - я тебе покажу
покаяние! Ты у меня не так еще завертишься, я тебя и в блуд введу, и в такой
грех, и в этакой...
И всякими угрозами грозил ей страшный старик и не во сне, а въяве, так
что бедная женщина до самого утреннего правила - до трех часов утра - глаз
сомкнуть не могла от страха. Отступил он от нее только тогда, когда соседи
ее по гостинице стали собираться идти к правилу.
- Да кто же ты такой?! - спросила его, вне себя от страха, женщина.
- Я - Лев Толстой! - ответил страшный и исчез.
- А разве не знаешь, - спросил я, - кто такой Лев Толстой?
- Откуда мне знать? Я неграмотна.
- Может быть, слышала? - продолжал я допытываться. - Не читали ли о нем
чего при тебе в церкви?