"Михаил Бутов. Известь" - читать интересную книгу автора

остальной армии. Говорили, что и крестьянам с окрестных хуторов они раздали
оружие. Как солдаты те не представляли собой, конечно, ничего, но и простой
объем пушечного мяса в расчет нельзя было не принимать.
Бегом выводя роту к реке, Лампе отметил, что от оврага отделяют его
добрых две сотни метров, на которых разворачивались теперь алексеевцы и
юнкера. Значит, если, как скорее всего и случится, атаковать придется
напрямую по двум бродам, оказаться там он вроде бы не должен.
Наперед зная, что ответа не найдет, он не спрашивал себя о реальности
пережитого сегодня в дозоре. Но чувствовал, что, сон или явь, разговор с
мертвым Чичуа несомненно имел в себе некий ключ к тому несоответствию, о
которое до сих пор разбивались любые его попытки что-то объяснить себе. Ведь
оба они, и князь и Лежнев, тоже были сперва достаточно далеко от
назначенного им места. И направились туда оба в конце концов все-таки по
своей воле. Так или иначе, ни убежденность юнкера в обязательности
геройства, ни даже любовь Чичуа не были обстоятельствами, не оставлявшими
выбора вовсе.
А казалось, будь их смерть действительно предопределена, такие силы
вступили бы в действие, что не должны допустить и тени возможности
уклониться. Если же нет - то куда больше тех двоих свободен он, Лампе, ни к
кому больше не привязанный здесь и воевавший уже довольно, чтобы знать, что
подвиг, если смотреть трезво, часто бывает лишь украшением глупости. И не
достаточно ли просто сказать себе, что не его черед сегодня во что бы то ни
стало рисковать головой, даже за ближнего? Ведь всего только и нужно:
удержаться, не свернуть туда, влево, к оврагу...
Примчавшийся вестовой сообщил, что большевики прибывают эшелонами из
Екатеринодара и приближаются к Некрасовской с тыла. Выход один: форсировать
реку и пробиваться. У Лампе заныли зубы при мысли, что предстоит оказаться
по пояс в мартовской воде.
Первыми поднялись алексеевцы. Но едва их цепи вышли на береговой откос,
четыре пулемета разом замолотили на той стороне. Фигуры людей, прижавшихся к
голому песку, для пулеметчиков стали мишенью проще учебной. Теперь начинался
расстрел.
Лампе прикинул: выйти ко второму броду, вызвать на себя огонь, тут же
отойти, постаравшись сократить потери. Если два пулемета на время
переключатся на них, хоть кто-то там, на откосе, сумеет выбраться. Он снова
покосился влево: нет, даже если атака захлебнется, от оврага они останутся
далеко, еще дальше, чем сейчас. Потом оглянулся назад, на готовую к броску
роту, и вдруг на долю секунды увидел своих людей так, будто они уже
изувечены железом: увидел кровавую коросту вместо лиц, лохмотья кожи,
вывернутую наизнанку плоть... Штабс-капитан подавил судорогу, провел рукой
по лицу, отгоняя наваждение. Отвлекающий маневр! Половину людей можно
оставить на таком маневре!
- Рота! - Он кричал хрипло, голос едва подчинялся. - Выручаем
студентов! Под огонь не лезть, на берегу не ложиться - сразу отступаем!
Ему никогда не удавалось вспомнить свой первый шаг, сам тот миг, в
который вставал под огнем в атаку. Вот и сейчас он обнаружил себя уже
бегущим, а песчаный берег, где больше не прикроют даже низкорослые кусты,
пока еще цеплявшиеся за одежду, становился ближе с каждым шагом. Но ум
оставался холодным, а мысли - короткими и точными. А в памяти всплыли слова
юнкерского поручика о том, что ткань мира видится тоньше перед боем. Лампе