"Михаил Бутов. В карьере" - читать интересную книгу автора

окаменелость - скорее всего, просто обломок широкой кости, какой-нибудь
рыбьей челюсти - но пока припрятал ее, намереваясь предъявить и выдать за
чешую динозавра, если мальчик скиснет на обратном пути и нужно будет вновь
поднимать ему настроение.
Отец долго, неподвижным взглядом смотрит на разложенный перед ним
скромный улов. Очнулся, смеется:
- Я как полинезийский вождь!
Отдохнувший мальчик спрыгнул с камня и теперь скачет в некотором
отдалении: старается, чтобы из следов на песке составлялись узоры. Как
говорит его мать, ребенок свой кусок детства всюду отгрызет. Был бы карьер
сухой, в действии - наковыряли бы сейчас и аммонитов, и акульих зубов, и
отличных брахиопод, каждая находка в отдельности радовала бы мальчика. Отец
не склонен на русский манер всюду искать собственную вину и как-нибудь
связывать свое участие в безоглядных распродажах недавних лет с тем, что
вообще творилось в стране. Тем более - с закрытием подмосковного
фосфоритового карьера: какое он имеет к этому отношение? Да, на его глазах и
часто при его посредстве сбывались за гроши, уплывали в Европу и за океан
коллекции минералов, формировавшиеся на месторождениях десятилетиями;
выскребались целые проявления, все, до последнего кристалла. Но в переходные
времена - было его мнение - ценностям и свойственно менять хозяев. И отец
издевался над газетным кликушеством, над желанием видеть в происходящем
какую-то новую, будто бы небывалую для страны катастрофу, а то и прямую
диверсию. Силой, что ли, заставляли рудничных начальников продавать
уникальные образцы? Кто мешал им просто полюбопытствовать, навести справки
об истинной цене камней? Да им наплевать было совершенно - вот что бесило
отца даже когда он наживался на их равнодушии. Лишь бы деньги сразу, сию
минуту, пока никто другой тебя не обставил и не продал то, что ты и сам
вполне способен продать. И в три дня все спустить на троглодитский
выпендреж, на кошмарных баб, абонированные кабаки и коньяк ящиками; на
подержанные, но блестящие японские машины, которые тут же, спьяну, и бьются
в хлам, отчего только веселее, ведь завтра опять приедут с полными сумками
долларов москвич за аксинитом, или американец за рутилом, или чудики
датчане, скупающие кристаллы кварца весом больше пятисот килограммов, -
будут, значит, еще машины и еще кабаки: праздник всегда с тобой. Но однажды
что-нибудь кончалось - камни или американцы, и весельчаки мгновенно
растворялись в небытии, ни об одном из них отец ничего и никогда больше не
слышал. Порой ему казалось, тех денег, полученных, в сущности, ни за что,
так или иначе нельзя было сохранить. В среде, которую он знал, не удалось
никому. Сам он, мало расположенный к разгульной жизни, не сумел тогда их
претворить хотя бы в какую-никакую обустроенность, в быт. И очень немногие
смогли позднее приспособиться к предпринимательству поскучневшему,
монотонному, без сделок, становящихся легендами, без умопомрачительных
прибылей. Ладно, слава богу, только деньги, не жизнь утекла между пальцев.
Единственное, о чем отец действительно жалеет, - что, будучи по натуре
собирателем и строителем, слишком легко изменял себе, поддавшись
распыляющему, центробежному духу времени.
Но чем дальше, тем чаще, и с острым чувством потери, он вспоминает
некоторые камни из тех, что побывали у него в руках.
Мальчик опять устроился рядом. Отец складывал окаменелости в пакет.
Мелкие фрагменты аммонитов согласились выкинуть, оставили на память одну