"Карьер (обложка книги) " - читать интересную книгу автора

лопату и со дня на день ждал, что вот-вот наконец с ее помощью откроется
то главное, что стало его тайной целью, важнейшим смыслом его
существования.
Вдоль по обрыву надо было спуститься к дороге, где был вход в карьер и
ждала его оставленная вчера работа - подкопанный, но еще высокий бугор
земли вперемешку со строительным мусором, который надо было перебросать
лопатой под высокий, обрывистый берег карьера. Но в карьере по-прежнему
лежала сплошная тень, дышавшая накопленной за ночь стылостью, и Агеев
знобко поежился на обрыве. Он стоял на том самом месте, где почти сорок
лет назад, едва сдерживая дрожь в окровавленном теле, прощался с жизнью в
смятении и отчаянии от вопиющей несправедливости этой безвременной гибели,
полураздетый и, хорошо помнил, босой. Сапоги с него сняли перед
расстрелом, и ног он почти уже не чувствовал - ступни по щиколотку
одеревенели в студеной, схваченной первым морозцем грязи, на которую из
предрассветной темени, кружась, сыпался снег.
Агеев принялся за дело - копать и отбрасывать под обрыв мягкую,
разрыхленную бульдозером землю с различным хозяйственным хламом:
трухлявыми обломками досок, остатками закопченной кирпичной кладки,
сваленной в карьер, видимо, после ремонта печей. Но большей частью его
лопата со скрежетом врезалась в сухую слежалую щебенку с песком и гравием.
Впрочем, песка тут было немного - наверное, местечковцы выбрали его еще в
довоенные годы для какого-нибудь строительства, а главное, для
хозяйственных нужд: ремонта печей, фундаментов, штукатурки стен. В тот
страшный год, когда судьба впервые привела Агеева в это местечко, он не
выбирался из него дальше кладбища и впервые попал в этот карьер лишь в то
роковое утро, которое едва не стало для него последним.
Но вот сорок лет спустя, овдовев и выйдя на пенсию, Агеев теплым
солнечным днем на исходе весны приехал сюда. Сперва он даже испугался,
почти не узнав местечка, ставшего за эти годы городским поселком. По
крайней мере, центр его совершенно изменил свой первоначальный облик,
бывшая базарная площадь расширилась до самых стен церкви, церковная ограда
исчезла, с другой стороны площади выросло трехэтажное здание райисполкома;
чуть поодаль, в начале улицы высилась силикатная громадина универмага, и
перед ним лежал крохотный скверик - ряд чахлых деревцев, еще привязанных к
кольям-опорам, с неширокой дорожкой, обрамленной поставленными на уголок
кирпичами. Короткая эта дорожка вела к памятнику - бетонному обелиску в
решетчатой железной оградке, с широкой мраморной плитой на лицевой
стороне. Маленькая дверца в оградке была не заперта, и, наверно, туда
можно было пройти, на узком бетонном подножии лежало несколько увядших
гвоздик в разворошенном ветром целлофане. Но цветами Агеев не запасся и
заходить туда не имело смысла. Вцепившись руками в заостренные навершия
ограды, он зашарил глазами по плотным столбцам фамилий. Он уже знал про
этот обелиск в поселке, ему рассказывали наезжавшие сюда знакомые; однажды
писал в райисполком и получил ответ, что подпольщики тоже захоронены
здесь. Теперь без труда нашел их фамилии - неглубоко высеченные на камне в
самом конце этого скорбного списка. В отличие от остальных они были
обозначены без воинских званий, так как, наверное, и не имели никаких
званий, за исключением разве что Молоковича.
Ее же здесь не было.
Но почему ее не было? Разве она выжила? Или погибла где-либо не здесь,