"Карьер (обложка книги) " - читать интересную книгу автора

может быть, в немецком концлагере, вывезенная из местечка? Конечно, тогда
все могло быть, но четыре десятка лет Агеев прожил в уверенности, что она
также не избежала их общей участи. По крайней мере, страшные события той
осени ни для кого не оставляли надежды, все они были обречены, и только он
по счастливой случайности увернулся от смерти. Но две случайности в их
положении - это было бы уже чересчур, во вторую он не в состоянии был
поверить. И ему казалось, что тут утвердилось недоразумение, что ее просто
не нашли, а возможно, и не искали. Ведь о ней знал только он один. Ну и,
конечно, полиция, которая все и раскрыла. Но у полицаев теперь не
спросишь, а документов не найдешь. Они умели прятать концы в воду.
Оставалось обратиться к людям.
Отойдя от памятника, он огляделся. Площадь изменилась до
неузнаваемости, но церковь осталась, и она помогла ему сориентироваться.
Дальше следовало повернуть в переулок и пройти улицей вниз. Стараясь
приглушить тревогу в душе, Агеев скорым шагом отправился из центра к
окраине, прежде всего на Зеленую, хорошо известную ему улочку, застроенную
обычными деревянными домиками с крошечными огородами и садами,
упиравшимися в глубокий овражный провал с ручьем и старыми деревьями на
склонах. К его большой радости, здесь почти ничего не изменилось, разве
что некоторые из домов заметно обветшали, другие же после ремонта нарядно
желтели свежеокрашенными стенами. В самом начале улицы на углу высился
домище о трех окнах по ошалеванному фасаду, под громадной, на немецкий
манер срезанной по углам гонтовой крышей. Едва справляясь со все
усиливающимся биением сердца, Агеев направился в конец этой коротенькой
улочки, еще издали узнавая знакомый латаный гонт на крыше Барановской, в
доме которой он провел некогда почти три месяца своей жизни.
Всплеск его радости, однако, стал опадать по мере того, как он пыльной
обочиной подходил к этому дому - взору его предстали явные приметы
заброшенности: длинные горбыли на окнах, выходивших в крохотный
палисадничек при улице, боковое окно из кухни чернело сплошь разбитыми
стеклами, калитки тут не было и раньше, и некогда уютный, вымощенный
мелким булыжником дворик с канавками для стока воды густо зарастал сорной
травой. Дом был давно покинут и, видать по всему, тихо умирал на ушедшем в
землю щербатом фундаменте. Может быть, один только сад при нем мало
изменился за четыре десятка лет, хотя постепенно дичал в небрежении, а
большого старого клена напротив входа на кухню уже не было вовсе, как не
было и беседки-повети по другую сторону дворика.
Не заходя во двор, Агеев оглянулся на улицу, узнавая и не узнавая ее
малоприметные подробности. К несчастью своему, он совершенно забыл
соседей, помнил только, что в доме напротив жил дядька - молчаливый, не
старый еще мужик, Барановская иногда обращалась к нему по хозяйству, вроде
бы даже он приходился ей родственником. Вспомнив о нем, Агеев перешел
через улицу и толкнул невысокую дощатую калитку. Навстречу ему из
замызганной конуры с бешеным лаем взвился верткий лохматый пес. И тут же
из пристройки рядом с крылечком выглянула тоненькая женщина в вылинялом
голубом сарафанчике.
- Здравствуйте, - как можно дружелюбнее сказал Агеев, глядя в ее
молодое, отчужденно недоумевающее лицо, и замолчал, не зная, как начать
разговор. Очень не простой предстоял разговор, но женщина не унимала пса и
не предлагала зайти, она выжидала, что скажет захожий. - Не скажете, вон