"Трумэн Капоте. Музы слышны (Отчет о гастролях "Порги и Бесс" в Ленинграде) " - читать интересную книгу автора

воплем влетел в туннель. Для меня, так и заснувшего не раздевшись, туннель
этот оказался длиной в ночь.
Разбудил меня холод. Через крохотные щелки в окно влетал снег. Под моей
полкой его накопилось столько, что можно было слепить снежок. Я встал,
порадовавшись, что спал не раздеваясь, и закрыл окно. Оно заледенело. Я
протер во льду дырочку и выглянул. Снаружи на краю неба намечались первые
признаки восхода, но было еще темно, и полоски утреннего света напоминали
золотых рыбок, плавающих в чернилах. Мы находились на окраине какого-то
города. Деревенские, освещенные лампами домики сменились бетонными
кварталами одинаковых, одинаково заброшенных многоквартирных домов. Поезд
прогромыхал по мосту над улицей; внизу, под нами, кренился на повороте, как
рахитичный бобслей, старенький трамвай, набитый ехавшими на работу людьми.
Через секунду мы подъехали к вокзалу - как я понял, Варшавы. На заснеженной,
плохо освещенной платформе кучками стояли люди, притоптывая и похлопывая
себя по ушам. К одной кучке подошел наш проводник-чаетворец. Он показал на
поезд и что-то сказал, отчего все засмеялись. Воздух взорвался паром от их
дыхания. Все еще смеясь, несколько человек направились к поезду. Я снова
забрался в постель, так как понял, что они собираются поглядеть на нас в
окошко. Одно за другим искаженные лица расплющивались о стекло. Тут же
раздался короткий вскрик. Он донесся из купе впереди, и похоже было, что
кричит Долорес Суонк. Неудивительно, что она вскрикнула, проснувшись и
увидев маячащую в окне ледяную маску. Моих спутниц крик не разбудил; я
подождал, ожидая переполоха, но в вагоне опять воцарилась тишина. Только
Тверп начала лаять через правильные промежутки времени, отчего я снова
заснул.
В десять, когда я открыл глаза, мы находились в пустынном хрустальном
мире заледенелых рек и занесенных снегом полей. Белизну там и сям, как узоры
на бумаге, расчерчивали полосы елок. Стаи ворон скользили по прочному,
ледяному, сияющему небу как на коньках.
- Слушай сюда, - сказал Эрл Брюс Джексон; он только что проснулся и
глядел в окно, сонно почесываясь. - Помяни мое слово: здесь апельсины не
растут.
Умывалка вагона " 2 являла собой унылое неотапливаемое помещение с
заржавелой раковиной и кранами для холодной и горячей воды. К несчастью, из
обоих сочилась тоненькая ледяная струйка. В то первое утро у дверей умывалки
собралась длиннющая очередь мужчин, с зубной щеткой в одной руке и
бритвенным прибором в другой. Даки Джеймс сообразил попросить проводника,
деловито раздувавшего угли под самоваром, расстаться с некоторым количеством
кипятка, чтобы "ребята хоть побрились как следует". Все решили, что это
прекрасная мысль, - но русский, когда ему перевели нашу просьбу, поглядел на
самовар так, как будто тот кипел расплавленными брильянтами.
Затем произошло нечто странное. Он подошел к каждому по очереди и
легонько провел пальцами по нашим щекам, проверяя заросшесть. В этом
прикосновении была доброта, надолго запоминавшаяся.
- Ух ты, миляга, - сказал Даки Джеймс.
Но, завершив свои изыскания, проводник отрицательно покачал головой.
Nyet, никаких, он свой кипяток ни за что не отдаст. Джентльмены не настолько
заросли, чтобы оправдать такую жертву, да и вообще "разумный" человек должен
понимать, что в пути бриться не придется.
- Это вода для чая, - сказал он. - Сладкого, горячего, душу согреть.