"Джон Ле Карре. Портной из Панамы" - читать интересную книгу автора

удовлетворенно подумал Пендель. И расслышал сквозь шум дождя шаги. А вот и
он показался, вернее, его тень. Стоит на крыльце у двери. Входи же, глупый,
она не заперта! Однако Пендель остался сидеть. Он приучил себя к этой
манере. Иначе бы ему пришлось весь день напролет открывать и закрывать
двери. Вот на фоне стеклянной витрины с полукружьем витиеватых букв "ПЕНДЕЛЬ
И БРЕЙТВЕЙТ, ПАНАМА, и Сейвил Роу с 1932" мелькнули, точно в калейдоскопе,
пятна потемневшего от дождя коричневого габардина. Еще несколько секунд - и
в дверях появились сперва зонтик, а затем полноватая фигура.
- Мистер Оснард, как я понимаю? - донеслось из глубины старого кресла.
- Входите же, входите, сэр! Я Гарри Пендель. Жаль, что вас застигло дождем.
Желаете чашечку чая? Или, может, чего покрепче?
Хороший аппетит, это было первой его мыслью. Глаза лисьи, быстрые,
карие. Двигается неспешно, конечности крупные, похож на разленившегося
спортсмена. Одежда просторная. И тут почему-то Пенделю вспомнилась песенка
из мюзик-холла, которую, к негодованию тетушки Рут, никогда не уставал
напевать дядя Бенни: "Большие руки, дамы, большие ноги, все сразу понимают,
на что я намекаю! Долой смешки и шутки - перчатки и носки размеров жутких".
Джентльменам, посещавшим ателье "П и Б", предоставлялся выбор. Они
могли сесть, что и делали самые ленивые, принять от Марты тарелку супа или
бокал с каким-нибудь напитком, всласть посплетничать и позволить себе
расслабиться до такой степени, что уже не составляло труда отвести их наверх
в примерочную, где наготове были очередные соблазны - в виде новых модных
журналов, разбросанных на столе из яблоневого дерева. Из примерочной клиенты
вполне свободно могли позвонить по сотовому телефону, чем и занимались самые
суетные из них, - пролаивали в трубку распоряжения своим водителям, звонили
также любовницам и брокерам, короче, всеми силами старались подчеркнуть свою
значительность. Но по прошествии определенного времени даже самые суетные из
всех становились ленивыми и расслабленными, а их сменяли новые клиенты,
нахальные и шумные. Пенделю не терпелось выяснить, к какой из этих категорий
принадлежит Оснард. Оказалось, что ни к одной из ему известных.
Не производил он и впечатления человека, готового с легкостью выложить
пять тысяч долларов, чтобы улучшить свою внешность. В нем не было заметно ни
нервозности, ни беспокойства или неуверенности, он не был ни болтлив, ни
дерзок, не проявлял чрезмерной фамильярности. Не испытывал он, похоже, и
комплекса неполноценности. Впрочем, это последнее качество в Панаме
наблюдалось редко. Он производил впечатление необыкновенно собранного и
сдержанного человека, и это настораживало.
А делал он в данный момент следующее: застыл в дверях, опершись на
зонтик, одна нога уже переступила через порог, вторая осталась позади и
давила на дверной коврик. Что и объясняло тот факт, что звонок в дальнем
коридоре продолжал звонить. Но Оснард, похоже, его не слышал. Или же слышал,
но не реагировал, ничем не выдавал своего замешательства. Звонок продолжал
трезвонить, а он озирался по сторонам с самой солнечной улыбкой на лице. И в
улыбке этой светилось радостное узнавание, точно он после долгой разлуки
встретил старого доброго друга.
Резная лестница красного дерева вела на второй этаж, где находились
примерочные для мужчин: о, господи, какая же славная старая лестница!..
Фуляры, фраки, домашние туфли с вышитой на них монограммой - да, да, я так
хорошо помню вас. Библиотечную стремянку чьи-то умелые руки превратили в
вешалку для галстуков - никто бы сроду не догадался, что это была стремянка.