"Кэрролл Джонатан. Голос нашей тени" - читать интересную книгу автора

Впрочем, я влюбился в нее задолго до того, как научился таким образом
баловаться, и когда я первый раз воспользовался ею в своих фантазиях как
женщиной, то ощутил себя развратником, зная, что хоть я ни разу не сказал ей
и пары слов, а каким-то образом поступил с ней нехорошо. Но это чувство вины
прожило недолго, поскольку мой двенадцатилетний член стремился в дело, и
потому я продолжал насиловать ее изображение голодными глазами, а себя
самого - трясущейся от нетерпения рукой.
Иногда я полностью покидал реальный мир и, глядя в потолок и ощущая,
как мое тело врывается в стратосферу начинал снова и снова выкрикивать ее
имя. Ли Хенли! О! Ли-и-и-и! Хотя я старался заниматься этим, только когда
был уверен, что дома никого нет, как-то раз я поленился проверить, и
оплошность оказалась катастрофической.
Стянув до колен бермуды и уютно пристроив на груди школьный альбом, я
начал петь мою песню к Ли, когда дверь вдруг распахнулась и на пороге возник
Росс.
- Ага, попался! Ли Хенли, да? Ты дрочишь на Ли Хенли? Погоди, малыш,
вот узнает Бобби! Он тебя на фарш порубит. Эй, что это у тебя? Мой альбом!
Отдай! - Он выхватил его у меня из рук и посмотрел на фотографию. - Черт, ну
погоди, я все скажу Бобби. Да, не хотел бы я оказаться на твоем месте! -
Лицо его выражало полный триумф.
С этого момента начались насмешки и мучительства, продолжавшиеся больше
года. В ту ночь, стянув с кровати покрывало, я нашел у себя на подушке
фотографию - изуродованное тело на поле боя и равнодушно взирающий на него
солдат. Красными чернилами на солдате было написано "Бобби", а трупом был я.
И было еще много всякого в таком же духе, но самыми страшными моментами
были те, когда Росс небрежно говорил Бобби:
- Хочешь узнать, чем занимается мой братец? Ни стыда, ни совести у
этого гаденыша! - Глядя прямо на меня, с сияющим лицом, он делал
тысячелетнюю паузу, отчего мне хотелось оказаться где-нибудь на Суматре, или
умереть, или и то и другое. В конце концов, он всегда говорил: "Ковыряет в
носу" - или что-нибудь равно низкое и правдивое, но ничего сравнимого с
"этим", и я снова мог вздохнуть спокойно.
Мучительство шло циклами. Иногда я питал надежды, что он забыл. Но, как
влетающая в окно летучая мышь, он вдруг снова был тут как тут, через
несколько дней или недель, и одним небрежным словом заставлял меня корчиться
и извиваться. Когда мы оставались наедине, он говорил мне о том, какая я
мразь, раз дрочу на сестру его друга. И говорил так убедительно, будто
разгневанный и неумолимый священнослужитель.
Вероятно, из-за того, что мучения усилились, образ трусиков Ли Хенли
сделался для меня самой эротичной вещью в мире и они стали единственным
предметом моих фантазий. Я мастурбировал в любое время дня; самым апогеем,
пожалуй, был момент, когда я кончил, сидя с невозмутимым видом в школьном
актовом зале, где индеец чероки демонстрировал воинственные танцы своего
племени.
Я был дурак. Я отдавал Россу свои карманные деньги, выполнял за него
работу по дому, приносил леденцы или чипсы, стоило ему лишь щелкнуть
пальцами. Однажды я осознал, что мои усердные занятия вовсе не унижают Ли, а
скорее это, наоборот, вроде комплимента, но когда я попытался объяснить это
Россу, он закрыл глаза и только отмахнулся, как от мухи.
А на самом деле в день его смерти произошло вот что: когда мы вместе