"Агентство «БМВ»" - читать интересную книгу автора (Кашин Александр Петрович)

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Глебушка Тимонин — небольшого роста человечек, заросший до глаз неопрятной бородой и столь же неопрятно одетый — в мешковатые грязные джинсы, старый плащ с меховой подстежкой и черную вязаную шапку, — зевал около своего алюминиевого столика, на котором сиротливо стояли неброские, хотя и талантливо выполненные небольшие офорты и графические работы тушью в тонких металлических рамках. Их было немного — не более дюжины — и все они, как одна, были посвящены теме старой, уходящей Москвы. Торговля шла вяло — за полдня не ушло ни одной работы.

— Так и на водку не наскребешь, — крикнул Глебушка соседу, у которого — так же, как и у него, Глебушки, зуб на зуб не попадал от холода, хотя торговля шла не в пример бойчее. Паша Парамонов — или ПП — сосед Глебушки — продавал матрешек в американском стиле. Самая большая — Клинтон, поменьше — Моника, еще меньше — Хилари — и так далее. Матрешки расходились хорошо, и ПП был доволен. Призывы Глебушки согреться, так сказать, изнутри, встречали в его душе самый благожелательный прием. Его сдерживало одно: намек Тимонина на ничтожный доход от продажи офортов. Это означало, что согреваться Тимонину и ПП пришлось бы за счет последнего. Паша не был жадным человеком, но — с другой стороны — с какой стати ему было поить Глебушку? Чем, спрашивается, Тимонин лучше его, Паши? Продавал бы себе матрешки с Клинтоном и тоже имел бы устойчивый доход — Клинтона, Монику и Хилари покупали даже иностранцы, причем за валюту.

«Гордый слишком, — думал ПП о своем приятеле. — Он, видите ли, художник и ему не пристало торговать пошлыми дешевыми поделками. А пить за чужой счет ему пристало?» — задал себе риторический вопрос Паша, но тем не менее деньги из кармана послушно вынул, поскольку холод все больше давал о себе знать.

Паша решил пойти на компромисс, который хоть в какой-то степени способен был разрешить его сомнения в том, что справедливо, а что — нет. Деньги давал он, а за водкой предстояло бежать Глебушке.

Тот сразу же согласился. Бежать было недалеко, а потом поход по ларькам за водкой и закуской позволял ему хотя бы на несколько минут укрыться от пронзительного ветра и немного согреться прямо сейчас, до употребления алкоголя.

В обязанности Паши входило охранять офорты Глебушки в его отсутствие, что, в общем, было делом необременительным, поскольку ПП знал, что на этот товар мало кто польстится. Короче говоря, вопрос разрешился к общему удовольствию.

Когда Глебушка снялся с места и зарысил вдоль торговых рядов, ПП поднял воротник куртки и занялся приготовлениями к застолью — достал из огромной брезентовой сумки пластмассовые ножи и вилки, стопку бумажных тарелочек и пластмассовые прозрачные стаканчики. Перевернув ящик, ПП застелил его газетой и разложил на нем вилки и бумажные тарелки, причем в каждую тарелку положил по камушку, чтобы ее не унесло ветром.

Накрыв таким образом на стол, Паша в ожидании Глебушки успел продать еще парочку матрешек-Клинтонов, когда неожиданно увидел Машу Столярову, которая явно направлялась в его сторону. Паша знал Столярову хорошо — она в соседнем ряду торговала платками в псевдорусском стиле, — поэтому ее визит его ничуть не удивил. Скорее, он был ПП приятен: Паша симпатизировал этой недоучившейся художнице с роскошными формами и даже пару раз к ней подкатывался, предлагал познакомиться поближе, но она весьма хладнокровно отвергла его домогательства, так что они остались просто друзьями. Вернее, даже не друзьями, а приятелями. В друзьях же у Маши ходил Глебушка Тимонин — сосед ПП, торговавший офортами. И только потому, как подозревал Паша, что тот тоже был художником. Чем еще, спрашивается, этот волосатый гриб мог привлечь такую девушку?

Ничего не поделаешь, утешал себя тогда ПП. Клановая солидарность — вещь подчас непреодолимая.

— Привет, ПП, как торговлишка? — навалилась на Пашу чуть ли не всем телом Столярова, и Паша вдруг понял, что она в дымину пьяна. Но еще больше его поразила компания, которая сопровождала Машу.

Вот и толкуй после этого о клановой солидарности, подумал Паша, разглядывая длинного парня со зловещим выражением лица, в камуфляжной форме и голубом десантном берете, толкавшего перед собой инвалидную коляску, в которой сидел мужчина в точно такой же форме с загипсованной ногой.

Десантник обнажил в неискренней улыбке плохие зубы.

— Здорово, братан. Штерна знаешь?

— Да не тот это, не тот. Это Паша, он матрешками торгует, — заплетающимся языком произнесла Столярова и вдруг громко икнула. — У Тимонина соседний столик. Только его сейчас нет.

— Слышь, ПП, — обратилась Столярова к Паше, — ты Глебушку не видел? Тут ребята с ним поговорить хотят.

— За водкой он побежал, замерзли мы, — промямлил Паша, которому вдруг совершенно расхотелось выпивать. Внешность спутников Маши Столяровой никакого доверия ему не внушала. С этими парнями лично ему, Паше, не хотелось бы иметь ничего общего, поэтому он про себя посочувствовал соседу.

— Ну тогда, значит, скоро будет, — сообщила Столярова, обращаясь к высокому десантнику. — Подождём. Давай еще своего французского, солдатик.

— Пей, Машуня, пей, — осклабился десантник, наливая что-то из зеленой бутылки с золотой этикеткой в пластмассовый стаканчик и подавая его Столяровой. — Заработала. А как он выглядит, этот Тимонин?

— «Как выглядит, как выглядит?» — хохотнула Машуня, отпивая из стаканчика. Пока они шли, спать девушке расхотелось, и ею овладело беспричинное веселье. — Как бомж последний он выглядит — вот как. И борода большая такая, запущенная. Хотя, конечно, талантливый художник. Да вот он и сам идет — все вам расскажет — и о себе, и о Штерне.

Глебушка, заметив у своего столика оживление, махнул рукой Парамонову — погоди, мол — и бросился к своим офортам. Пристроив у ножки столика пакет с покупками, он встал к прилавку и, не замечая своей приятельницы Машуни, которая сидела на ящике сбоку от его стола, обратился к Гвоздю с вопросом:

— Что вас интересует?

Гвоздь воткнулся в Глебушку оловянными глазами.

— Иголку знаешь, борода?

От взгляда десантника не ускользнуло, что при упоминании этого прозвища неаккуратный бородач вздрогнул.

— Да Штерна он разыскивает, Сережку! — крикнула со своего ящика Маша Столярова. — Говорит, что вместе на войне были. Вон и раненого товарища его привез, чтобы они с Серегой могли обняться перед… перед… — Тут Маша неожиданно расчувствовалась и всхлипнула. — Гангрена у него, понимаешь?

Глебчик сделал круглые глаза.

— Какая гангрена? Какая война? Ни на какой войне Сережа Штерн никогда не был.

Гвоздь перевел свой оловянный взгляд на руки художника, которые принялись без всякой надобности касаться офортов в тонких металлических рамках, и понял — Глебушка нервничает.

«Горячо, — подумал Гвоздь, — уже горячо».

— Как это не был? — снова крикнула Машуня. Она сделала попытку подняться с ящика, на котором сидела, и подойти к прилавку Глебушки, но ноги уже плохо ее держали, и у нее ничего не получилось. — Куда же он в таком случае подевался? Да и ребята говорили — Никитин с Лукашиным, — что ему, дескать, здесь все обрыдло и он подался то ли в Абхазию, то ли в Таджикистан…

— Мало ли здесь болтают всякой ерунды, — справившись с волнением, заявил Глебушка, начиная вдруг убирать со стола и складывать в коробку офорты, перекладывая их полосками поролона. — Говорю вам, ни на какой войне он не был. Он вообще из Москвы не уезжал.

— Где же его тогда можно найти? А, борода? — с нажимом поинтересовался Гвоздь, подкатывая коляску с Мансуром вплотную к прилавку. — Машуня вот нам рассказала, что ты его хорошо знаешь. Очень он нам с приятелем нужен — позарез. — Гвоздь зловеще ухмыльнулся и провел ребром ладони себе по горлу. — Смекаешь?

— А вы, собственно, кто такие? — вдруг напустился на Гвоздя маленький Тимонин. — Я вас, к примеру, не знаю. С какой это стати я должен отвечать на ваши вопросы?

— А с такой стати, что за твоим приятелем Штерном должок есть, — угрожающим тоном произнёс Гвоздь, отпуская коляску Мансура и всем телом надвигаясь на Глебушку. — Если ты мне не скажешь, где его найти, — тогда тебе самому за него придется расплачиваться — усёк?

Низенький Глебушка с тоской огляделся, пытаясь обнаружить поблизости хотя бы одно знакомое лицо. Машу он в расчёт не принимал — её совсем развезло, и она сидела на ящике, раскачиваясь из стороны в сторону, всхлипывая и время от времени повторяя одну и ту же фразу:

— Гангрена у него, понимаешь?

Как ни странно, своего соседа ПП Глебушка не увидел. Паша, у которого визит парней в камуфляже с самого начала вызвал нехорошие предчувствия, быстренько собрал свои матрешки и, погрузив их вместе со столиком в непомерных размеров клеенчатую сумку, затопал по аллее к выходу из парка. Про еду и выпивку он забыл начисто.

Глебушка Тимонин оказался один на один со зловеще ухмылявшимся Гвоздем. Мансур откатился в сторону и теперь сидел в коляске у самой бровки аллеи, по которой устремились к выходу из парка люди. Некоторые из них останавливались рядом с казахом и бросали в его кепку с длинным козырьком рубли, двуш-ники, а иногда и пятерки.

— Ну что, говорить будешь? — тем временем осведомился Гвоздь, оттесняя Глебушку поближе к деревьям. — Учти, я тебя долго упрашивать не намерен. Будешь отвечать на мои вопросы — останешься жив, а нет… — В руке Гвоздя блеснул выкидной нож, из рукоятки которого с металлическим щелчком выскочило лезвие.

Глебушка был бледен, как стена. Он сразу понял, что сопротивляться или кричать бессмысленно. Стоило ему только пикнуть, как острое жало ножа вонзилось бы ему в шею. Со стороны, правда, все это выглядело довольно мирно — казалось, встретились два добрых товарища, которые отошли в сторонку, чтобы перекинуться словом.

Глебушка возвел карие глазки на Гвоздя, встретился с его неумолимым оловянным взглядом и, обреченно кивнув головой, произнес: «Буду».

Гвоздь вел допрос быстро — в точности как его учили. В боевой обстановке захваченный «язык» должен был выложить всю интересующую разведчика информацию за несколько минут, после чего пленного, чтобы он не сковывал и не задерживал разведгруппу, обыкновенно пристреливали.

— Откуда знаешь Штерна? — быстро спросил он.

— Вместе учились, — в том же ритме, поддаваясь гипнотическому взгляду Гвоздя, ответил Глебушка.

— Где?

— В МАХУ.

— Какой год выпуска?

— Штерн — 1989-й, я — 1988-й.

— Чем он занимается — и ты, кстати, тоже?

— Торгуем графикой и офортами. Сами делаем — сами торгуем.

— Почему он вдруг исчез?

— Сказал, что появилась серьезная работа, которую хорошо оплачивают.

— Где живет?

— У матери.

— Адрес и телефон?

— Бережковская набережная, дом 8, квартира 23. Телефон — 358-23-30. Но сейчас там его не найдешь.

— Почему?

— Однокомнатная квартира. Работать негде.

— Значит, снимает. Где?

— 1-я Железнодорожная, дом № 18, квартира 14. Телефона нет.

— Чем докажешь, что он там?

— Пенсионер Авилов, который сдал ему квартиру, живет у дочери. Можете ему позвонить и убедиться. Телефон — 224-17-43.

— Паспорт есть?

— У кого, у Штерна?

— У тебя, дубина.

— Есть.

— Давай сюда!

Глебушка дрожащей рукой слазил в недра своего древнего плаща с теплой подкладкой и достал паспорт.

Гвоздь взял его, раскрыл, бросив молниеносный взгляд, идентифицировал владельца и сунул документ себе в карман.

— Пошел вон — но медленно, не спеша так, не привлекая к себе внимания. И не дай тебе Бог бежать жаловаться ментам.

— А паспорт? Как же я без него? — Глебушка поднял на Гвоздя молящий взгляд. — Да и зачем он вам?

— А затем, что, если ты соврал хотя бы в мелочи, я найду тебя и убью!

Капустинская, следуя инструкциям Шиловой, прежде чем идти к ней с докладом, решила предварительно позвонить. Она не слишком торопилась предстать пред светлые очи Дианы Павловны — дожидалась, когда выйдут бульварные газеты. Валечка не сомневалась, что «желтая пресса» не обойдет своим вниманием драку в ресторане «Первая формула»: репортеры и фотографы третьесортных изданий днем и ночью рыскают по городу, чтобы разжиться скандальными фактами и фактиками из жизни знаменитостей и просто заметных и мало-мальски выдающихся людей — «желтые страницы» требовалось ежедневно хотя бы чем-нибудь заполнять. Когда «жареных» фактов и фактиков для этого не хватало, их просто-напросто выдумывали.

Шилова, однако, о драке уже знала. Буквально через час после того, как Игорь Кортнев и Летова покинули «Первую формулу», ей позвонили в офис и сообщили об этом досадном инциденте. Звонил сам управляющий рестораном, который — со слов метра, находившегося во время драки в зале, — во всех подробностях рассказал ей о схватке Кортнева с неизвестным в голубом десантном берете.

Шилова поначалу испугалась — до того, что у неё задрожали руки и вспотели ладони: все-таки она очень любила Игоря, хотя и по-своему, по-шиловски. Но по мере того, как ситуация стала проясняться и обнаружилось, что ее драгоценная собственность не получила никаких повреждений, Диана Павловна успокоилась, а потом, когда управляющий ей сообщил, что драка вспыхнула из-за спутницы Игоря, к которой начал приставать неизвестный посетитель, ею овладело сильнейшее раздражение.

Коротко и сухо поблагодарив управляющего «Первой формулы» за информацию, она с такой силой швырнула трубку на рычаги стилизованного под начало века белоснежного с золотом телефона, что один из них слегка погнулся.

— Скотина! — воскликнула она, рывком поднимаясь из-за стола и принимаясь расхаживать по кабинету. — Полез на нож из-за какой-то девки. Интересно, а обо мне он в этот момент подумал?

Хотя Шилова была чрезвычайно упорядоченным и систематическим человеком, в данный момент ее раздирали самые противоречивые чувства. С одной стороны, она испытывала известное удовлетворение при мысли, что ее подозрения насчет гомосексуальности Игоря не подтвердились. Абсолютной уверенности у нее, конечно, не было — но и задание, которое она дала Капустинской, не требовало проверки, так сказать, по полной программе. Более того, проверка такого рода в планы Шиловой не входила, да и входить не могла. Что она дура, что ли, — подклады-вать в постель к своему мужу какую-то девицу только ради того, чтобы убедиться в его гетеросексуальности? Как говорится, не дождетесь!

Хотя мысли об извращенных наклонностях Игоря отступили теперь на второй и даже на третий план, Диана Павловна никак не находила успокоения. Причиной тому явилась драка в ресторане, которая открыла ей глаза на новую, неизвестную ей прежде черту характера ее мужа. Оказывается, в критических ситуациях тот мог постоять и за себя, и за женщину, которая находилась с ним рядом. В глубине души Шилова считала своего мужа избалованным, не пригодным к серьезному практическому делу большим ребенком. Вот почему мужской поступок Игоря в ресторане вызвал у нее удивление и, пожалуй, недоумение. На минуту она даже пожалела, что в «Первой формуле» за столиком с ним сидела не она, а какая-то Летова. Потом, однако, у нее к горлу снова волной подступила злость.

— Как он смел рисковать собой, зная, что у него есть я! — прошептала Шилова. — Или у этой Летовой такая аппетитная задница, что он, глядя на её ляжки, забыл обо всем на свете?

Шилова никогда не видела Марину Летову — знала только — да и то со слов Капустинской, — что та очень красивая молодая женщина. Неожиданно ей захотелось на нее взглянуть. Нажав на тумблер микрофона внутренней связи, она вызвала к себе секретаршу.

Вышколенная Зинаида тенью скользнула в помещение личного офиса Шиловой и, как солдат, вытянулась рядом с антикварным, карельской березы, письменным столом своей хозяйки.

— Кто у нас отвечает за связи с прессой? — строго спросила у нее Шилова, чтобы секретарша — не дай Бог — не забрала себе в голову чего лишнего.

— Аношкина, выпускница журфака МГУ, — отрапортовала Зинаида, преданно глядя Шиловой в глаза. Опасения Дианы Павловны не имели под собой оснований. В присутствии Шиловой Зинаида напрочь лишалась способности мыслить самостоятельно и лишь следила за тем, как бы не упустить хотя бы слова из указаний, которые ей давала патронесса.

— Это маленькая такая, чёрненькая — очень шустрая? — уточнила Шилова, хотя прекрасно помнила Аношкину, как, впрочем, и всех своих ответственных сотрудников. Просто Аношкина была слишком мелкой сошкой, чтобы Диана Павловна снизошла до личного с ней общения. Распоряжения ей она предпочитала отдавать устами своей секретарши.

— Она самая. Способная девица, а главное — пронырливая и скользкая, как угорь. В любую щель пролезет, — коротко охарактеризовала молодую сотрудницу Зинаида.

— Значит, полагаешь, занимаемой должности соответствует? Проверим. Пусть берет разъездную машину с шофером и прокатится по вечерней Москве по редакциям бульварных газетенок. Меня интересуют все последние скандальные материалы, особенно фото. Передай, что мне наплевать, как она будет их изыскивать. Если нужно — пусть из типографии ворует или взятки дает — я оплачу. Привезет то, что мне требуется — получит премию. Не привезет — уволю. У меня все.

Зинаида наклонила голову в знак того, что информация принята к сведению, и вышла, тихо притворив за собой дверь.

Диана Павловна снова осталась в одиночестве. Домой она не торопилась. В ее планы входило нынче устроить Игорю сцену, для чего было необходимо заручиться соответствующими компрометирующими материалами — в противном случае сцена получилась бы слишком легковесной — нечто вроде стрельбы холостыми снарядами по хорошо защищенной цели. Игорь научился с завидным искусством отражать ее нападки, тем более что они большей частью не имели под собой видимой основы. Диана не могла унизиться до того, чтобы откровенно сказать мужу — я устраиваю тебе сцену, потому что ты меня не любишь. Разговоры о любви она считала бессмысленными, как вообще все беседы и споры на отвлеченные темы. Все это было для нее слишком эфемерным, призрачным, тем, чего нельзя было потрогать. Синонимом любви для Шиловой — по крайней мере, до определенной степени — была верность, что можно было трактовать как желание сохранить свою собственность в неприкосновенности. Оттого-то в ее системе ценностей такую свинцовую, непереносимую тяжесть обретала неверность. Она уподоблялась чугунной гире на ноге каторжника, избавиться от которой можно было только одним способом — перепилить цепь и зашвырнуть гирю подальше. Желательно — на морское дно.

Зазвонил телефон. В огромном пустом помещении трели аппарата звучали на редкость пронзительно и тревожно.

Шилова сняла трубку. Звонила Капустинская.

— Это Валентина. После нашей последней встречи прямо-таки не смею заходить к тебе без звонка. Хочу сразу сказать — Летова с работой справилась. Если нужен полный отчет, подъеду в любое удобное для тебя время.

— Про поход в ресторан я уже знаю. Но дело в том, что драку в ресторане я не заказывала. Это, как говорится, было сверх программы.

Валентина с минуту помолчала.

— Драка целиком и полностью на совести твоегомужа. Летова здесь ни при чем.

— Ой ли? Уж не превысила ли она своих полномочий? Не слишком ли вертела задом, хочу я сказать.

— А разве к тебе незнакомые мужчины в ресторане не приставали? Ни разу? — Голос Капустинской звучал вполне невинно, но это была тщательно нацеленная стрела. Шилова отлично поняла, в кого она была направлена, и взбесилась.

— Всё шутишь? Я бы на твоем месте с этим не торопилась, а сначала бы внимательно посмотрела на фотографии в бульварных газетенках. Кстати, твоя Летова сделала снимки?

— А что, разве это входило в ее обязанности? Помнится, ты ни слова об этом не сказала. Речь шла только о походе в ресторан — и всё.

— Это подразумевалось. Как бы твоя Летова могла потом документально подтвердить, что ей удалось соблазнить Игоря?

— Не соблазнить, а всего только уговорить разок сводить её в ресторан. Не передергивай. Что же касается подтверждения… По-моему, ты его уже получила — и даже без моей помощи. Кстати, ты не предупредила, что собираешься подослать ко мне проверяющего — жуткого парня с лицом вампира.

— Ах, этого… — Шилова вдруг подумала, что Валентина права и Серебряков в самом деле похож на упыря или вурдалака. — Он там был совсем по другому деду. Я послала его кое-что разузнать о приятеле Игоря — Сергее, поэтому ваша встреча с ним не более чем совпадение.

— Ну и хорошо… Вот и пускай теперь всем этим занимается он. Надеюсь, я и мое агентство свою работу сделали честно и ты к нам претензий не имеешь? Или мне все-таки заехать с подробным отчетом?

— Не надо приезжать. Во всяком случае пока. Ты мне в основном все уже рассказала. Сиди-ка ты лучше дома и жди моего звонка. Я подумаю и дам тебе знать о своем решении. Впрочем, к тебе лично у меня действительно претензий нет. Как и к твоему шоферу — кажется, его Борис зовут? Ну, будь здорова.

Шилова положила трубку на рычаги и взглянула на часы. Было начало десятого. Выбив по полированной столешнице дробь пальцами, она нажала на тумблер микрофона внутренней связи и осведомилась у Зинаиды, — которая готова была сидеть в офисе хоть всю ночь, если там находилась Шилова, не вернулась ли из путешествия по редакциям Аношкина. Поскольку ответ был получен отрицательный, она попросила секретаршу связаться с пресс-атташе по мобильному телефону и основательно ее поторопить.

Время тянулось медленно, словно ползущая по гравию улитка. Шилова велела Зинаиде сварить ей кофе и погрузилась в размышления. Сказать по правде, она не знала, какой шаг ей следовало предпринять в дальнейшем, чего с ней уже очень давно не происходило. На мгновение у нее даже мелькнула мысль оставить Игоря в покое, но потом она вспомнила об исчезнувшем Сергее Штерне и мысль эту отбросила. Безукоризненное чутье хищницы подсказывало Диане, что за поспешным бегством приятеля ее мужа из квартиры № 14 скрывалась подоплека какой-то интриги. Прежде всего, это означало, что Игорь обнаружил установленную за ним слежку и поставил об этом в известность своего приятеля Штерна. Кто был этому виной? Скорее всего, Летова, которая — единственная из всего агентства Капустинской — имела возможность не только видеть Игоря, но и разговаривать с ним лично и без свидетелей.

Игорь, конечно, был человеком неглупым, и ему не составило бы большого труда «расколоть» жалкую дилетантку Летову — особенно в том случае, если бы у него возникли подозрения, что за ним следят. Что поделаешь? Она, Диана Шилова, с самого начала сделала ставку на дилетантов, возможно, с ее стороны это было ошибкой. Теперь, однако, сетовать по этому поводу поздно.

Это еще полбеды — если Летова проговорилась или как-то иначе себя выдала по одной только глупости или неопытности. Но в том случае, если она сознательно и во всех деталях поставила Кортнева в известность о слежке, которую вела по ее, Шиловой, прямому наущению, дело принимало совсем иной оборот. Тогда… тогда появлялась реальная возможность сговора Кортнева с Летовой, целью которого могло быть все, что угодно, включая супружескую измену или даже, возможно…

Диана подумала об этом и хитро улыбнулась. Нет, убивать ее Игорю не было ни малейшего смысла. В случае ее смерти ему не досталось бы ни копейки и он снова оказался бы на улице — вернее, у себя дома на разбитом диване и с таким же пустым, как и прежде, карманом.

Сейчас, развращенный легкой жизнью и роскошью, ее красавец муж был еще меньше способен к самостоятельному существованию в этом равнодушном и жестоком мире, чем до их бракосочетания. Так что покушений на свою жизнь со стороны мужа и Лето-вой она могла не опасаться.

Куда больше Диану Павловну заинтриговало и взволновало внезапное исчезновение Сергея Штерна, приятеля Игоря, поскольку этот пасьянс у нее пока никак не складывался.

Положим, Игорь обнаружил за собой слежку, продолжала рассуждать Шилова. Это, конечно, для него неприятно, обидно и все такое. — Это хороший повод для семейного скандала, — но никак не причина для его приятеля, с которым он, к примеру, играл в карты и пил пиво, съезжать с насиженного места.

Что же стоит за этим? Как следует трактовать такую комбинацию?

Подозрительность Дианы Павловны была велика, и она во всем чуяла подвох и попытку покушения на свои права и собственность. Оттого любое событие, суть которого она не могла для себя четко уяснить, обретало в ее глазах зловещий и даже угрожающий смысл.

В дверь негромко и корректно постучали.

— Разрешите войти, Диана Павловна? — сказала хрупкая Аношкина, ее пресс-секретарь, чуть приоткрывая тяжелую дубовую створку двери.

— Входи, раз уж пришла, — произнесла Шилова, отвлекаясь от своих размышлений и переходя к делам насущным.

— Я передала документы Зинаиде Сергеевне, но она решила, что у вас, возможно, будут ко мне вопросы, а потому препроводила меня прямо в ваш кабинет, — словно оправдываясь, произнесла Аношкина, входя в комнату и останавливаясь у стола Шиловой. При себе пресс-секретарь имела большой редакционный конверт, который она прижимала к груди, как самую большую драгоценность.

Шилова, ни слова не говоря, протянула руку, взяла конверт и тут же вытряхнула его содержимое на столешницу. Аношкина, не смея уйти, отошла ближе к двери, чтобы не мешать своей патронессе просматривать материалы. При этом она находилась в пределах досягаемости, так что, случись Диане Павловне выказать интерес к какой-нибудь бумаге, она могла бы дать все разъяснения прямо с места.

Не обращая внимания на Аношкину, Диана сразу взялась за фотографии. Их было много — больших, средних, маленьких — разных. Диана торопливо перебирала их, отшвыривая в сторону одну за другой.

Обнимающиеся певички, пьяные кинозвезды, какие-то жирные парии, пляшущие на столе в ресторане — словом, чушь собачья! А где же Игорь? Где драка в ресторане «Первая формула»? И вдруг Диана Павловна похолодела — она увидела фотографию, которая была ей нужна, — и не одну. Игоря снимали сразу с нескольких сторон и в разных ракурсах. Диана невольно залюбовалась мужем — испанец, истинный испанец. Тонкая талия, узкие бедра, широкий разворот плеч — в руке блестящее, острое жало ножа. Можно было подумать, что перед ней лежала фотография из заграничного журнала, запечатлевшая кадр из модного фильма. Нет, упустить такого мужчину было просто немыслимо.

Отложив фотографии с Игорем в сторону и придавив их статуэткой богини Ники из позолоченной бронзы, Шилова сложила остальные материалы в конверт и движением кисти подозвала к себе Аношкину.

— Сколько тебе это стоило? — спросила она, поднимая небольшие карие глаза на пресс-атташе. — Все вместе?

— Двести долларов, — коротко сказала Аношкина, как солдат, отдающий рапорт своему командиру.

Диана Павловна слазила в нижний ящик стола, вынула конверт — небольшой, белый, из лоснящейся бумаги высшего качества — и протянула его маленькой хрупкой девушке с дерзкими черными глазами, антрацитовый блеск которых в данный момент был вполне сознательно приглушен длинными черными ресницами.

— Здесь пятьсот. Двести — на покрытие расходов, триста — тебе. Можешь со спокойной совестью ехать домой.

Аношкина, словно балерина, чуть приподнялась на цыпочках, развернулась на носке левой ноги и легким, неслышным шагом устремилась к двери.

— Погоди, — сказала Диана, когда девушка была уже готова проскользнуть в щель дверного проема. — Передай Зинаиде Сергеевне мои слова — сотрудник по связям с прессой компании «Троя» Аношкина занимаемой должности соответствует. Вполне.

Когда радостная и окрыленная похвалой самой Шиловой Аношкина удалилась, часы стали бить десять. Их мягкий, вкрадчивый звон заполнил кабинет совершенно неожиданно для Дианы, и она вздрогнула.

Зябко поежившись, хотя в комнате было тепло, Диана снова разложила фотографии на столе и стала — уже без излишней сентиментальности — тщательно их рассматривать. Теперь ее внимание, помимо мужа, привлекали другие герои состоявшегося в ресторане «Первая формула» спектакля. В частности, противник Игоря — пренеприятный субъект в плоском, как блин, голубом десантном берете на башке. На одной фотографии он был запечатлен стоя и с ножом в руке, а на другой — уже на полу. Отсюда Шилова сделала вывод, что ее муж неплохо отделал «десантника», и при этой мысли даже покачала головой. Хотя внимание фотографов-паппараци было сосредоточено в основном на Кортневе, достаточно было бросить один только взгляд на пустые, как у акулы, глаза его противника и его длинные, как у шимпанзе, руки, чтобы понять, что это крайне опасный тип.

Теперь оставалось как следует рассмотреть существо, ради которого Игорь полез в драку. Диана сознательно не торопилась с этим, оставляла на десерт. Выбрав из четырех фотографий две — с неизвестной ей до сих пор Летовой, — Шилова откинулась на спинку стула и вся отдалась созерцанию. Если бы она носила очки, то сейчас обязательно бы нацепила их на нос. Очки, однако, Шиловой были без надобности. Как всякий хищник, целью жизни которого было выслеживать добычу, она видела превосходно — даже в темноте.

Диане пришлось признать, что Капустинская не соврала: Летова и в самом деле очень хороша собой. Светлые, будто отлитые из серебра волосы, светлые же, но с удлиненным разрезом глаза — то ли как у русалки, то ли как у древней египтянки, тонкие, одухотворенные — в данном случае страхом — черты лица — с полным основанием позволяли предположить, что Игорь Кортнев провел время не без приятности.

Чего же, однако, она так испугалась, усмехнувшись, подумала Шилова, разглядывая расширившиеся от страха глаза девушки. Кажется, ей никто непосредственно не угрожает. Или она вообще такая трусиха, что при виде драки или ножа падает в обморок? Аи да частный детектив!

Потом, однако, Диана пришла к крайне неприятному для себя открытию: русалочьи глаза Летовой, в которых стоял испуг, были устремлены на Игоря. По этой причине невольно напрашивался вывод, что боялась она не столько за себя, сколько за ее мужа.

«Возмутительно! — помимо воли пронеслась в голове у Шиловой мысль. — Да как она смеет? Бояться за него, его любить, а если понадобится — то и наказывать — имею право одна только я!»

Так подчас думает иная молодая мать, неосознанно ревнуя своего ребенка к другим детям, с которыми он заигрался во дворе.

Швырнув на стол фотографии, Диана выключила настольную лампу и некоторое время сидела в полумраке, стараясь успокоиться и вернуть себе ровное расположение духа, чтобы снова мыслить конструктивно. Постепенно у нее в мозгу стала выкристаллизовываться некая идея, показавшаяся ей довольно плодотворной.

Для того чтобы воплотить ее в жизнь, требовалось, для начала, встретиться с Летовой и переговорить с ней с глазу на глаз — чем скорей, тем лучше. Повод для этого имелся. С какой стати отчет о событиях в ресторане ей должна давать Капустинская, если в ресторане за столиком с Кортневым сидела ее сотрудница?

Диана Павловна включила лампу, подтащила телефон поближе к себе и набрала номер Валентины. Когда в трубке после нескольких гудков щелкнуло и послышалось привычное Валечкино «Вас слушают», Шилова сказала:

— Ты ещё не спишь? Это Диана.

— Уж какой тут сон, — раздался голос Капустине кой. — Лежу вот на тахте, смотрю телевизор и жду, когда ты позвонишь.

— У тебя есть телевизор? — неискренне удивилась Шилова. — Разве твой муженек не умыкнул его, когда съезжал?

— У меня новый телевизор, — с некоторым раздражением в голосе ответила Капустинская. — Что ж мне теперь — до смерти без ящика оставаться? Купила на трудовые доходы.

— Хорошо живёшь, — подпустила яду Шилова. — Я рада, что ты опять стала прилично зарабатывать. Впрочем, речь не о том. Я тут подумала и решила, что с подробным докладом ко мне должна прийти не ты, а Летова. О твоих с Борисом делах я в общих чертах знаю и, как ты понимаешь, не только от тебя. Но в ресторане тебя ведь не было, а что бы расставить все точки над «i» в той маленькой игре, которую я затеяла, мне необходимо поговорить с очевидцем.

Прежде чем войти в телефонную будку около метро, Глебушка Тимонин поднял воротник своего старого плаща на теплой подстежке и оглянулся раз, наверное, сто — чуть шею себе не свернул. Глебушка не был смелым человеком, но не был и дураком, а потому после встречи в Измайловском парке с жутким десантником вполне резонно считал, что осторожность не помешает. Оставив поблизости свою огромную сумку, где у него хранилось все разом — и товар, и складной алюминиевый столик, — Глебушка зашёл в тесное пространство будки и некоторое время рылся в карманах, разыскивая заветный пластмассовый жетон. Потом он достал из внутреннего кармана такую же потрёпанную, как и его плащ, записную книжку, раскрыл ее на нужной странице и тщательно, всякий раз сверяясь с книжкой, набрал нужный ему номер. Глебушка очень боялся, что таксофон «сожрет» жетон, а потому опустил его в щель в самый последний момент — когда в трубке раздался щелчок и послышался женский голос — «алло?».

— Лола, привет, это я, Глебчик. Серега у тебя ночует?

Глебушка от нетерпения переступал с ноги на ногу, словно от желания сходить по малой нужде — боялся, что кончится «жетонное» время, а он так и не успеет сообщить главного.

— Скорее его позови, а то у меня больше жетонов нет. У меня к нему дело — очень важное.

Когда трубку взял вызванный Лолой из телефонного небытия Серега, Глебушка затараторил, как пулемет, стремясь вложить побольше слов в крохотный отрезок времени, который у него еще оставался.

— Серега, узнал? Да, это я. Слушай и не перебивай. Сегодня на меня в Измайловском два десантника наехали. Вернее, потрошилы в камуфляжной форме — а там кто их разберет, кто они такие. Один из них про тебя спрашивал. «Иголка» тебя называл. Кто сдал? Машуня твоя разлюбезная. Напилась, как грязь — и всё выболтала. Больше ничего не могу сказать — по телефону. Так что ты сиди, никуда не уходи — я сейчас приеду. Адрес Лолы повтори… Ага… так… понятно. Всё, минут через сорок буду.

Глебушка повесил трубку, вышел из будки, снова оглянулся и, подхватив сумку, пошел к проезжей части — ловить такси. Это у него получилось далеко не сразу — больно уж некредитоспособный у него был вид. Только когда Глебушка посулил заплатить авансом, его взяли на борт «жигулей» древнейшей, первой модели.

С трудом втиснув на заднее сиденье свою огромную сумку, Глебушка уселся рядом с водителем и сообщил адрес:

— Улица Хулиана Гримау.

Водитель — судя по всему, отставной вояка — хмыкнул, облокотился на руль и с интересом посмотрел на Глебушку.

— Это где ж такая? — он снова хохотнул. — Хулиан какой-то? Кем он хоть был?

— Поехали, поехали, — стал торопить водителя Глебушка. — Это — около станции метро «Академическая». Памятник дедушке Хо знаете? Так вот — это рядом.

— Дорого стоить будет, парень, — через всю Москву придется тащиться, — сказал одетый в тренировочный костюм вояка. Оглядывая Глебушку, он критически прищурил глаза — должно быть, пытался представить, какой бы из его пассажира получился солдат, и пришел в этом смысле к самым неутешительным выводам.

Глебушка тяжело вздохнул, засопел и снова полез под подкладку своего теплого плаща. Вынув смятую сторублевку — всю имевшуюся при нем наличность, — он протянул ее водителю.

— Хватит? — в голосе Глебушки теплилась надежда.

Водитель, ни слова не говоря, забрал деньги и надавил на педаль акселератора. Машина стронулась с места и втиснулась в поток автомобилей, который к вечеру начал редеть, но все еще был довольно значительным.

— Торгуешь, что ли? — спросил через некоторое время отставник, которому было скучно и хотелось поболтать — пусть даже с таким, похожим на бомжа субъектом, как его пассажир.

— Торгую помаленьку, — неохотно сообщил Глебушка, погруженный в свои невеселые думы.

— Ну и что продаешь? Бутылки пустые, что ли? — продолжал подсмеиваться над своим пассажиром водитель. — А грязный чего такой?

— Не бутылки, а графику, — ответил несчастный выпускник МАХУ, которого придирки водителя стали уже доставать. — Художник я, понятно?

— Ага, художник — от слова «худо», — не изобретательно пошутил водила. — Я говорю, что ж вы, художники, грязные такие ходите?

— А мне что — в Измайловский парк фрак прикажете надевать? — окрысился на водителя Глебушка, который, признаться, и в самом деле недостаточно уделял внимания своей внешности. Его жизнь складывалась так, что об этом просто не было времени думать.

— Ну не фрак, так хоть куртку-то приличную купить можно, — наставительно сказал водитель, — а то ходишь, как босяк какой. Ничего удивительного, что тебя я тебя поначалу не хотел в машину сажать — кому охота с бомжами связываться?

«Да, пожалуй, он прав, — подумал Глебушка, — надо себе купить что-нибудь из одежды. Пора уже — скоро ведь весна…»

Они подъезжали. «Жигули» выскочили из переулка и подкатили к уродливому памятнику Хо Ши Мину, напоминавшему языческое изображение солнца.

— Здесь остановите, — сказал Глебушка, тыча пальцем в памятник. — Дальше сам дойду.

— Сам так сам, — охотно согласился отставник, нажимая на тормоз и притирая машину к бровке. — Будь здоров, художник. Но совет мой запомни — смени одежу-то. К хорошо одетому человеку по-другому и относятся.

Глебушка вылез из «жигулей», достал с заднего сиденья свою сшитую из брезента сумку и зашагал в сторону перекрестка, за которым находился дом № 13 по улице Хулиана Гримау, — там жила Лола.

Отстояв у светофора, он дождался, когда загорелся зеленый свет, и перешел на другую сторону. Дом — стандартную пятиэтажку — он нашел сразу и, войдя во дворик, принялся отыскивать нужный подъезд. Лифта не было, поэтому Глебушке пришлось тащиться на четвертый этаж со своей сумкой, которая полностью перекрывала узкий лестничный пролет, на своих двоих. Остановившись у двери с номером 28, он поставил сумку у ног и позвонил. Дверь отворилась сразу — видно было, что Глебушку ждали. Сначала Глебушка втиснул в крохотную прихожую свою сумку, а потом уже вошел сам. Дверь захлопнулась.

Через несколько часов, когда уже настала ночь и во дворе была непроглядная темень, из подъезда вышли трое — все тот же Глебушка, но без своей огромной сумки, высокий молодой человек в кожаной куртке «пилот» и черном военизированном берете с косицей и красивая девушка с непокрытой каштановой головой. Глебушка молчал, а его спутники негромко переговаривались.

— Ты доверенность на машину взял? — спрашивала девушка, безуспешно стараясь заглянуть в глаза молодого человека, — освещавшая когда-то подъезд лампочка была давно разбита и они двигались чуть ли не на ощупь — в домах вокруг горело всего несколько окон.

— Взял, Лола, взял, не беспокойся, — говорил молодой человек, доставая из кармана фонарик и освещая гаражи-ракушки, в беспорядке разбросанные по двору. — Да брось ты волноваться, в самом деле! — Никакое ГАИ нас тормозить не станет. Кому такая рухлядь нужна?

Остановившись около одного из гаражей — но не у новомодной «ракушки», а у старого, капитальной постройки — с металлическими дверьми и кирпичными стенами, который находился в самом дальнем конце двора, — молодой человек в куртке взял у девушки длинный ключ с бородкой и открыл большой висячий замок, запиравший гараж. Сняв замок и передав его девушке в дубленке, молодой человек быстро и ловко распахнул железные воротца и посветил фонариком внутрь. Там стояла добротная, сталинских времен «победа», кстати, очень недурно сохранившаяся. Впрочем, автомобиль был до такой степени измазан засохшей грязью, что о его достоинствах и сохранности мог бы судить только настоящий эксперт в области автораритетов.

— Посвети мне, — сказал молодой человек, сунув в руки Глебушки фонарь, и направляясь к машине; Отворив дверцу, он включил зажигание и стал прогревать мотор, который заработал сразу и на удивление ровно и мощно.

Выбравшись из «победы», молодой человек бросил Глебушке: «Давай садись, что ли», — и направился к своей спутнице, стоявшей у гаража чуть сбоку от дверей.

— Сиди дома, никуда не уходи, никому не открывай и к телефону не прикасайся. Вообще. Если потребуется, я тебе сам позвоню — по нашему коду: звонок-отбой, звонок-отбой, звонок… Да, на всякий случай. — Молодой человек помолчал, будто собираясь с духом, но потом все-таки решился и заговорил снова. — Если что, ты знаешь, к кому обратиться и что делать…

— Не смей мне говорить такого! Если что?! — Девушка заплакала и ткнулась пышной каштановой шевелюрой в кожаное плечо своего приятеля. — «Если что» не будет, не должно быть…

— Лола, Лолочка, — нежно произнес молодой человек и погладил девушку по голове, — это ведь на крайний случай. Самый крайний, — с нажимом повторил он. — Помнишь наш уговор?

Девушка утвердительно кивнула головой, для чего ей пришлось на мгновение отстраниться от молодого человека. Тот воспользовался этим и, сжав ее плечи, не позволил ей снова повиснуть у него на шее.

— Мне пора, — произнес он, — да и тебе нужно идти домой. Заметь, я не прощаюсь с тобой, даже не говорю «до свидания» — уезжаю на короткое время — на сутки максимум — вот и все.

Заметив, что девушка не послушалась и снова к нему потянулась, молодой человек чуть отодвинул ее в сторону, отпустил и, вернувшись к машине, распахнул дверцу и уселся за руль. Машина, тихонько фыркнув мотором, выкатилась из гаража. Вспыхнули фары.

Молодой человек опустил стекло и, глядя на стройный силуэт девушки, в свете фар казавшийся черным, крикнул:

— Иди домой, Лола, не задерживай меня. У меня слишком много дел.

Маришку разбудил телефонный звонок, когда она уже видела третий сон. Поскольку по ночам звонили только ей, она перед тем, как улечься на боковую, забирала телефон себе в комнату: чтобы не будить родителей и иметь возможность разговаривать, не вылезая из нагретой постели. Звонила Капустинская.

— Ну как, — поинтересовалась она, — всё ещё на меня дуешься?

— Да брось ты, Валечка, — вяло отмахнулась ещё не до конца проснувшаяся Летова, — ты вспыльчивая, я — вспыльчивая… Было бы просто удивительно, если бы мы иногда с тобой не собачились. Но я тебя, между прочим, все равно люблю. И Борьку тоже.

Хрипловатый со сна голос Летовой звучал искренне, и хватившая на ночь «Монастырского» Валентина расчувствовалась и едва не прослезилась. Впрочем, она тут же взяла себя в руки.

— Я тебя тоже люблю, но это к делу не относится. Тебя, подруга, хочет видеть Шилова.

У Марины весь сон как рукой сняло.

— Да что ты такое говоришь? Валечка, я не хочу к ней идти… Знать не желаю эту стерву!

— Тем не менее пойти все-таки придется, — деловым голосом поставила ее в известность Валентина. — Иначе мы от нее никогда не отделаемся. В общем, она претензий к нам особых не имеет — хочет только с тобой побеседовать, чтобы, так сказать, узнать из первых рук, что произошло в ресторане. Это всё драка проклятая… Какой-то тип полез на ее муженька — вот она и бесится. Она такого никому не прощает.

Маринка едва не задохнулась от возмущения.

— Значит, никто и пальцем его тронуть не может, а вот она сама…

— Ты что, дура? — кратко поинтересовалась Валечка. — Такие заявления по телефону делаешь. Все свои соображения доложишь завтра в машине — нам с Борисом на ушко. Ты что думаешь, я тебя к Шиловой одну отпущу? Нет, милая, не дождешься… Поедем все вместе.

Марина сглотнула — в самом деле, высказывать свои соображения насчет Шиловой по телефону было глупо. В этот момент Летовой почему-то вспомнился сотрудник Шиловой, который, по уверениям Бориса, походил на вампира.

— А вы-то что делать будете? Как я понимаю, вас с Борисом Шилова не приглашала?

— Как что? — раздраженно сказала Капустинская. — Тебя страховать. Видно уж, у нас с Борькой такая судьба.