"Агентство «БМВ»" - читать интересную книгу автора (Кашин Александр Петрович)

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Серебряков уселся в свою потертую «четверку» и вырулил за чугунную ограду особняка компании «Троя». Ехал он медленно, никуда не торопясь и тщательно соблюдая все правила уличного движения. Серебряков думал. Думал о том, что человек не в состоянии сняться с места в течение нескольких часов, не оставив после себя никаких следов. Следы были — должны были быть, — просто он, Тимофей, их не нашел, не смог найти. Впрочем, поиски улик никогда не были сильной его стороной, и уж тем более не входили раньше в его обязанности, а потому вменить ему это в вину было бы затруднительно. Истинным призванием Серебрякова была стрельба. Ему приходилось стрелять из любого оружия, из любого положения, в любое время суток, при любой погоде и при любых, даже самых рискованных, безвыходных и подчас причудливых обстоятельствах. Если бы его, к примеру, разбудил среди ночи тихий стук воробьиного клюва о стекло, Серебряков, не зажигая света, одним-единственным выстрелом из пистолета разнес бы его крохотную тушку в клочья. Серебряков видел мишень не глазами, а внутренним взором, взором души — если, разумеется, предположение, что у него есть душа, могло иметь под собой хоть какую-то основу.

К своим жертвам Серебряков никогда не испытывал злобы. Как-никак злость, ненависть, негодование — это все проявления эмоций, а эмоции Тимофею вредили, потому что в самый ответственный момент могли подвести, толкнуть под руку и испортить выстрел.

Новое занятие, которое ему придумала Шилова, сначала Серебрякову не понравилось — уж кого-кого, а себя в роли следователя он не мог представить даже в страшном сне. Тем не менее время шло, «работы по специальности» не подворачивалось и Тимофей заскучал. Предприняв по поручению Дианы Павловны изыскания на предмет установления личности приятеля Игоря Кортнева Сергея и съездив по делу сначала раз, а потом и другой, Тимофей неожиданно вошел во вкус и занялся новым для него делом не без удовольствия. Оказалось, что идти по следам зверя не менее увлекательное занятие, чем в него стрелять. Так что если Тимофея прежде можно было назвать снайпером, стрелком, то теперь он превратился в стрелка-следопыта.

Серебряков вспомнил читанную им в детстве книгу «Следопыт» Фенимора Купера, представил себя в роли одного из ее героев по имени Кожаный Чулок и удовлетворенно улыбнулся — то есть чуть скривил на сторону свой безгубый рот-щель.

Свернув с Ленинградского проспекта в переулок, откуда было рукой подать до кинотеатра «Баку» и 1-й Железнодорожной, Серебряков подумал, что в первый раз, когда он побывал в квартире № 14, он искал совсем не то, что следовало, — и не там. Сейчас же у него появилась странная уверенность, что его поиски могут увенчаться успехом. Основательно изучив папку с личным делом выпускника МАХУ Сергея Штерна, Тимофей особое внимание уделил последней его графе, озаглавленной «Распределение». В 1989 году государство еще не отправляло выпускников вузов и училищ, так сказать, в свободное плавание по бурным житейским водам, но предоставляло им работу — правда, копеечную и чаще всего не слишком интересную. Более того, от этого насильственного государственного благодеяния было не отвертеться. Хочешь не хочешь, но выпускнику приходилось отрабатывать два года в избранной для него государством сфере народного хозяйства — часто даже вопреки собственному желанию.

Когда Серебряков прочитал, куда именно Государственная комиссия направила на работу Сергея Оттовича Штерна, черные зрачки его бесцветных глаз на мгновение расширились. Сердце, правда, у него при этом не екнуло и ладони не вспотели — таких грехов за ним отродясь не водилось, но тем не менее минимальные изменения в его внешности все-таки произошли. Впрочем, посторонний взгляд вряд ли бы их уловил — настолько они были мимолетны. Ровно через секунду Серебряков сделался таким же, каким был всегда — холодным, собранным, непроницаемым и настолько спокойным, что спокойствие это можно было бы назвать мертвенным.

Въехав во двор, Серебряков поставил машину как можно дальше от подъезда, после чего, соответствующим образом снарядившись, вылез из «жигулей» и спокойно проследовал к дому. Поднявшись на пятый этаж, он вышел из лифта и направился к двери квартиры № 14, мельком бросив взгляд в дальний угол — туда, где в прошлый раз курила Катковская.

Не обнаружив композиторши на привычном месте, Тимофей удовлетворенно хмыкнул и, открыв отмычкой замок, по-хозяйски вошел в квартиру Авилова.

В квартире ничего не изменилось. Все оставалось, как прежде, — даже стул, который Серебряков выставил на середину первой маленькой комнаты, находился на прежнем месте.

Серебряков снял и аккуратно повесил на вешалку серое потертое пальто и мешковатый пиджак. Оставшись в рубашке, которую пересекали в двух местах жёлтые ремни подмышечной кобуры — с пистолетом ТТ производства военных лет он не расставался даже ночью, — Тимофей прошел во вторую маленькую комнату-клетушку и, нажав на выключатель, включил лампочку, освещавшую встроенный шкаф изнутри. Потом, не жалея локтей и брюк, он начал ползать на четвереньках по полу, принимая подчас совершенно невероятные позы, чтобы исследовать с помощью сильной лупы тесное пространство пустого встроенного шкафа, куда он в прошлый свой приход заглянул лишь мельком.

Дверца встроенного шкафа открывалась снизу не на уровне пола, а была основательно над ним приподнята — сначала шел плинтус сантиметров в пять высотой, а затем бортик высотой около двадцати сантиметров. Но пол в шкафу начинался прямо на уровне бортика, что позволяло предположить под ним наличие свободного пространства. Достав нож, Серебряков нажал кнопку на рукоятке и отщелкнул лезвие. Отыскав с помощью лупы самую широкую щель между половицами в шкафу, он загнал в нее острие ножа, после чего надавил на рукоятку — но не прямо, а под углом.

Беззвучно приподнялась дверца тайника, заложенная сверху половицами. Все было на редкость аккуратно и искусно подогнано. Серебряков принес фонарик и осветил открывшийся его взгляду черный провал, который на поверку оказался весьма вместительным тайником, стенки которого изнутри были проложены поролоном. Пол у тайника был бетонный — на несколько сантиметров ниже уровня пола в комнате. Таким образом, глубина тайника оказалась больше, чем показалось Серебрякову поначалу. Тайник был пуст.

Серебряков с помощью фонарика и лупы принялся тщательно осматривать бетонный пол тайника и его оклеенные поролоном стены. Всякую найденную там мелочь он извлекал с помощью пинцета и укладывал в крохотные полиэтиленовые пакетики — и пинцет, и пакеты тоже хранились в бездонных карманах его серого пальто.

Закончив работу, Серебряков аккуратно прикрыл дверцу тайника и, забрав пакетики, пинцет, рулетку и нож, прошел в коридор и тщательно рассовал все это по карманам пальто и пиджака. Надев пиджак, Серебряков протянул было руку к пальто и вдруг замер на месте, как приклеенный: на лестничной площадке грохнула дверь лифта. Кто-то подошел к двери квартиры Авилова и нажал на кнопку звонка. Пронзительная трель огласила крохотный коридорчик. Серебряков не повел и бровью. Потом звонок снова ожил, а потом его трели стали следовать одна за другой: неизвестный уходить явно не торопился. Их с Серебряковым разделяла только тонкая створка двери — казалось, в перерывах между звонками можно было услышать, как неизвестный дышит. Серебряков сунул руку под мышку, молниеносным движением выхватил из кобуры пистолет ТТ и, неслышно сделав шаг в сторону, застыл сбоку от двери. Потом он достал из кармана глушитель и принялся неторопливо, как и все, что он делал, привинчивать его к стволу.

Гвоздь, не откладывая дела в долгий ящик, позвонил пенсионеру Авилову и, переговорив с ним, убедился, что Глебушка не соврал и Сергей Штерн, он же Цитрус, он же Иголка, снимает у Авилова квартиру по 1-й Железнодорожной. Более того, старик прошамкал, что не долее, как три дня назад, Штерн привез ему деньги за следующий месяц. По этой причине Гвоздь решил с визитом к Штерну не затягивать. На следующее утро после посещения Измайловского парка он набрал номер Черкасова и поставил его в известность, что подробно доложит ему об итогах предыдущего дня, но позже, вечером — после того, как проверит некоторые свои соображения, совершив небольшое путешествие по Москве.

Черкасов подумал, пожевал губами, но разрешение на поездку дал — знал, что в иных случаях требуется оперативность и волчья хватка его телохранителя.

Вызвав к себе по телефону Турка на «саабе», Гвоздь надел под пиджак преогромную кобуру с длинноствольным «Борхардт-Люгером» и, сунув руки в рукава не слишком изящной, но добротной и теплой куртки, ровно в назначенный час вышел на улицу.

Тут же подкатил Турок. Гвоздь устроился рядом с ним на переднем сиденье и назвал адрес. Поскольку Гвоздь обитал на улице Алабяна, до 1-й Железнодорожной ему было рукой подать. Всю дорогу Гвоздь сосредоточенно молчал, пропуская мимо ушей болтовню Турка о какой-то его очередной телке.

Когда машина миновала кинотеатр «Баку», Гвоздь поднял указательный палец и сказал:

— Хватит базарить. Приехали уже. Останешься в машине и будешь вести наблюдение за подъездом этого дома. Кто вошел, кто вышел — всех подмечай. Сейчас такое время, что входят и выходят мало, поэтому трудно тебе не будет.

Гвоздь вылез из машины и направился к подъезду. Хотя он едва ворочал головой, но видел все. К примеру, заметил потертые «жигули» четвертой модели, стоявшие чуть в стороне от подъезда. Мимоходом скользнув глазами по номеру автомобиля — просто так, по привычке все подмечать и запоминать, — он открыл дверь и вошел в подъезд.

Поднявшись на пятый этаж, Гвоздь подошел к квартире № 14 и с минуту постоял у двери, прислушиваясь, но из квартиры не долетало ни единого звука. С удовлетворением отметив про себя, что «глазка» в двери нет, он поднял руку в черной кожаной перчатке и надавил на пуговку звонка. Тот вполне исправно заголосил — даже здесь, на лестничной площадке, было слышно, как он заливался внутри соловьем.

Гвоздь был человек упорный и хладнокровный, поэтому звонил долго и настойчиво, но — увы! — безрезультатно. Покрутившись на площадке и обнаружив еще одну квартиру — за номером 15, Гвоздь решил попытать счастья там — вдруг Сергей Штерн зашел в гости к соседу?

На этот раз его старания увенчались успехом. Стоило ему только надавить на кнопку звонка, как замок лязгнул и запертая на цепочку дверь приоткрылась. Одновременно Гвоздя резанули по ушам аккорды нелюбимой им рок-музыки, доносившиеся из квартиры. Зато женщина, которая выглядывала в щель, стараясь рассмотреть стоявшего на полутемной площадке посетителя, своей красотой и статью сторицей вознаградила Гвоздя за ущерб, нанесенный его чувству прекрасного.

Расплывшись в широкой улыбке, которая напоминала оскал тигровой акулы, Гвоздь приложил два пальца к кромке своего голубого берета и любезно произнес:

— Здравствуйте, милая. У вас случайно моего приятеля Сереги нет?

— Моя фамилия Катковская, — ответила женщина, не делая ни малейшей попытки снять цепочку и пропустить Гвоздя внутрь. — И я вовсе не милая — недавно выгнала мужа. Но, по-моему, музыка, которую я пишу для группы «Стратостат», вам тоже не нравится — как и ему.

— Так это знаменитый «Стратостат»? То-то мне показалось, что звуки прямо-таки небесные, — врал, как сивый мерин, Гвоздь, до этой минуты даже не подозревавший о существовании группы с таким названием. При этом десантник льстиво улыбался — боялся, что Катковская сию минуту захлопнет перед его носом дверь и ему придется уйти, не солоно хлебавши.

Лесть, как обычно, возымела свое действие, и Катковская стала по любезнее, хотя дверь и не открыла.

— Где же вы нас слышали? — поинтересовалась она. — Нашу группу еще как следует не раскрутили — да и дисков пока нет.

— Во Дворце молодежи, — наобум брякнул Гвоздь, отродясь там не бывавший. — Но вы мне так и не ответили, — добавил он, — Серега у вас?

— Сережа Штерн? — удивилась красивая Катковская. — Но ведь он съехал. Совсем недавно. Я курила на площадке у окна, а тут из лифта вышел какой-то человек и открыл дверь в квартиру Авилова. Он-то мне об этом и рассказал. А еще он сказал, что сам теперь живет у Авилова. — Женщина вздохнула. — Жалко. Ваш приятель был очень милым и интеллигентным молодым человеком. Я уже собралась с духом, чтобы зазвать его к себе на чашку чая, и вот тебе на… Оказывается, его и след простыл.

Новость повергла Гвоздя в изумление. Некоторое время он тупо смотрел на Катковскую, открывая рот, как выброшенная на берег рыба. Наконец ему удалось выдавить из себя некое подобие вопроса:

— Как … как он выглядел?

— Кто? Сережа Штерн? — расширившимися от изумления глазами посмотрела на него Катковская.

— Да нет, — хрипло произнес Гвоздь, — этот… новый жилец Авилова.

— Ничего хорошего. Куда ему до Сергея. Так — ни рыба ни мясо. Бесцветный какой-то. Рядом пройдёшь — не заметишь…

— Ясно, — буркнул Гвоздь и, не попрощавшись с красавицей Катковской, направился к лифту. Та продолжала смотреть ему вслед, недоумевая про себя, почему у приятеля интеллигентного и вежливого Штерна такое зловещее выражение лица.

Гвоздь вызвал лифт. Когда кабинка остановилась, он отворил железную дверцу, но, перед тем как войти в лифт, повернулся на каблуках и воткнулся своим оловянным взглядом в композиторшу.

— А вы его часто видите… этого нового жильца?

— Только один раз и видела. Как я уже говорила, я всегда курю на площадке у окна, но с того раза он мне больше на глаза не попадался.

Маришка сидела одетая, дожидаясь, когда позвонит Валентина, чтобы сразу вслед за тем пулей выскочить из квартиры. Ее слегка знобило — то ли от возбуждения, то ли от страха. Марина не хотела сейчас разбираться в своих чувствах — куда проще было думать о предстоящей встрече с Шиловой как о деловом предприятии, вернее, как о его составной части. Та поручила ей работу, Марина — как смогла — ее выполнила и теперь должна была держать ответ. Вот и все.

Не усложняй, твердила она себе, и не волнуйся. Какой смысл портить себе нервы заранее? В конце концов, твои друзья тебя не бросили, да и впредь не оставят — разве что Шилова уж слишком на них надавит. Вот если случится такое — тогда она останется с Шиловой один на один, чего, конечно, не дай Бог. Хотя бы потому… потому, что она влюблена в ее мужа и не станет ему больше вредить, что бы там Шилова ей ни говорила и ни сулила. Марина про себя решила твердо — впредь ни в какие отношения с Шиловой не вступать.

Зазвонил телефон, и Марина схватилась за трубку. Звонила Капустинская. Голос ее звучал на удивление бодро и даже весело.

— Ты дома, подруга? Поди, дрыхнешь еще? А мы с Борисом уже прокатились по ларькам, газетки купили с фотографиями, где ты запечатлена во всей своей красе. Только испуганная очень. Сейчас, надеюсь, у тебя другое настроение, боевое? Давай собирайся, мы с Борькой ждем тебя во дворе. Я позвонила Шиловой и условилась о встрече. Так что поторапливайся — прежде чем ехать к нашей знакомой, необходимо кое-что обсудить.

Как говорится, собраться Летовой было — только подпоясаться. Натянув старенькую, порыжевшую от непогоды дубленку и прихватив сумочку — ту самую, с фотоаппаратом — при необходимости она собиралась показать ее устройство Шиловой, — девушка захлопнула дверь и мячиком скатилась по ступенькам: лифт в их доме по-прежнему не работал.

Распахнув дверь подъезда, она вышла во двор и с удовольствием втянула в себя сырой холодный воздух, в котором — несмотря на запахи бензина и испарения огромного мегаполиса — уже безошибочно угадывалось дыхание весны. Заметив притулившееся во дворе скромное транспортное средство, принадлежавшее агентству «БМВ», она торопливо направилась к нему. Подойдя к «москвичу» Бориса, она открыла дверцу и плюхнулась на заднее сиденье.

— Вот молодец, — сказала сидевшая рядом с Борисом Валентина, сразу же к ней поворачиваясь, — не заставляешь себя ждать. Ать-два — и готово. Мы с Борькой даже поругаться не успели. Это хорошо, что ты рано пришла — разговор есть — и очень серьёзный. Ты что собираешься Шиловой говорить, а?

— Как что? — удивилась Марина. — Правду. Как было — так и расскажу.

— Врёшь! — сразу же крикнула Капустинская, сама не замечая того, что начинает заводиться. — Вряд ли ты ей скажешь, что тебе нравится ее муж! И как он о своей супруге — Шиловой то есть, отзывался — тоже рассказывать не станешь!

Марина вспыхнула как маков цвет. Заметив ее покрасневшее лицо в зеркальце заднего вида, оживился и Борис.

— Смотри-ка, — произнес он с ухмылкой, тоже поворачиваясь к Летовой. — А еще говорят, что на воре шапка горит. Да тут вся физиономия пылает, что твой костёр. Если ты, Мариш, и при Шиловой так краснеть будешь, она тебя враз расшифрует.

Марина хотела что-то сказать в свое оправдание, но ее перебила Капустинская.

— По этому поводу ты, Борька, можешь быть совершенно спокоен, — застрекотала владелица агентства. — Когда она Шилову увидит, то, как существо эмоциональное, сразу станет как мукой обсыпанная — это уж ты мне поверь. Я-то Шилову знаю — в отличие от вас. Из ее кабинета здоровенные мужики белые как мел выходят.

— Что же она — законченный монстр? — поинтересовалась Марина, но не слишком искренне. — Ты ведь, помнится, не хотела мне верить, когда я сказала, что Шилова может отдать приказ пристрелить своего мужа.

— Если ее и ее собственность не трогать, — наставительно произнесла Капустинская, — то она баба как баба. Скрытная, правда, но все-таки ничего себе. Но не дай кому Бог замахнуться на то, чем она владеет. Тогда она любому глотку перервет. Или любой, — со значением добавила она, посмотрев на Летову. — Так что ты, Мариночка, лишнего ей не говори. И отчет свой постарайся сократить до минимума.

— Кстати, ты газетки-то со своими портретами видела? — вступил в разговор Борис, выкладывая на колени Маринке стопочку бульварных газет. — Рекомендую заглянуть в «Светский клуб» — там ты лучше получилась. Кинозвезда — да и только.

— То-то и плохо, что Летова у нас, как кинозвезда, — мрачно сказала Капустинская, напрочь лишаясь хорошего расположения духа. — Мне тут Шилова уже по телефону намекала, что ты, возможно, с Кортневым за столом не просто так сидела, а норовила ему под столом в ширинку залезть.

— Да что же это ты такое говоришь?! — воскликнула Летова, разом избавляясь от расцветших у нее на щеках роз. — Борь! Ну хоть ты на нее повлияй, а то она сейчас вообще на мат перейдет.

— Что, не нравится? — невесело ухмыльнулась Валентина. — А я ведь это не просто так говорю. Шилова у тебя вполне что-нибудь в таком роде спросить может — а ты и взовьешься под потолок. Ничего подобного допускать нельзя. Отвечай сдержанно и кратко — в какой бы форме ни был задан вопрос. Между прочим, — тут Валентина, хитро прищурившись, взглянула на Марину. — Ты сама кое в чем виновата. Нечего было смотреть такими влюбленными глазами на Кортнева.

Капустинская перегнулась через спинку сиденья, схватила с колен Марины газету «Светский клуб» и, развернув ее на нужной странице, ткнула Летовой чуть ли не под нос:

— На, полюбуйся на себя, дурында. Такой, что ли, по-твоему, должен быть взгляд у детектива?

Валечка была права. Когда Марина увидела на снимке свои округлившиеся от испуга и блестевшие от слез глаза, устремленные на Кортнева, ей едва не сделалось дурно. Даже самый поверхностный наблюдатель сразу бы понял, что она неравнодушна к мужу Шиловой.

С минуту все молчали, переваривая ситуацию.

Первым подал голос Борис. Как следует рассмотрев фотографию в газете, он хмыкнул и, потрепав Марину по колену, сказал:

— Стой на том, что ты новенькая и драку на ножах тебе еще видеть не приходилось. Оттого, дескать, и испугалась. И ничего не сфотографировала из-за того же. Потому что к тебе претензии еще и по этому поводу будут предъявлять.

— Правильно Борька говорит! — подтвердила Капустинская. — Стой на своем — и все тут. Кроме того, — Валентина неожиданно заговорила тихим, вкрадчивым голосом, — прими на всякий случай к сведению, что твой испуганный, страстный взгляд, устремленный на Кортнева, может означать, помимо того, что ты в него влюблена, кое-что еще. К примеру, страх за собственную судьбу, если бы с «объектом» что-нибудь случилось. Уяснила?

Марина сразу уловила намек Валентины и кивнула в знак того, что поняла ее слова правильно. До сих пор ей не давал покоя один вопрос, и она, улучив минутку, когда все опять замолчали, спросила:

— Валь, а Валь? А если Шилова не оставит меня в покое, а захочет дать новое задание — что мне тогда делать? Я-то про себя решила, что откажусь, но как думаете вы с Борей? Может она попытаться снова меня запрячь?

Неожиданно она поняла — по тому, как Валентина с Борисом обменялись взглядами, — что затронутая ею тема уже обсуждалась в ее отсутствие.

— Да. Это вещь вполне возможная, — коротко поставил Маринку в известность Борис. — Мы с Валентиной долго думали и пришли к выводу, что ничего хорошего тебе это не сулит.

— Ещё бы! — сказала Марина, с облегчением вздохнув: оказывается, никто из сотрудников агентства «БМВ» не собирался принуждать ее к дальнейшему сотрудничеству с Шиловой, — Вы думаете, я не понимаю?

— Только не обольщайся. Тебе не сулит ничего хорошего ни то ни другое. — Капустинская одарила Марину взглядом, в котором проскользнула грусть. — Если ты откажешься, Шилова решит, что ее подозрения на твой счет верны, и станет твоим смертельным врагом.

— Но ведь мы даже не знаем точно, что она думает на мой счет? — сказала Марина.

Валентина поднесла к ее лицу фотографию из газеты «Светский клуб».

— Этого ей более чем достаточно. У нее совершенно нет воображения, зато чертовски развита подозрительность.

— Но если я соглашусь с ней работать и дальше, то она мне Бог знает что может поручить! — с негодованием воскликнула Марина, невольно бросая ещё один взгляд на свою фотографию в газете. В другое время она бы порадовалась такому удивительному событию — подумать только, ее портрет напечатали в прессе! — но сейчас эта мысль никакого удовольствия ей не доставляла.

— Я даже знаю, что она тебе поручит. Соблазнить своего мужа. Только на этот раз — по-настоящему, — поджав губы, мрачно произнесла Капустинская. — И если у тебя это получится, она, может статься, велит убить вас обоих. Помнишь сотрудника Шиловой, похожего на вампира? Впрочем, что я? Ты же его не видела. К большому своему счастью. А то бы он тебе по ночам снился — при твоей-то впечатлительности!

— А если у меня не получится? — спросила Марина. Ее щеки были бледны, как полотно. — Ведь отчитываться перед ней буду я. Что захочу, то и скажу.

— А если она решит, что ты ее обманываешь? Встречаешься с ее мужем с ее же благословения, спишь с ним, а потом врешь ей в глаза, что ничего не было? Это тебе как? — вступил в разговор Борис. Казалось, впервые за долгое время они пришли с Капустинской к единому мнению. — Можешь не сомневаться — она и за тобой установит слежку. И если ты дашь промашку — хоть в чем-нибудь — тебе несдобровать. Есть такой тип ревнивцев, которые, начав ревновать, остановиться уже не могут. Они заранее уверены, что им изменяют, и, по большому счету, ищут не правду, а подтверждение своим мыслям. И вот ведь беда какая — находят! Потому что всякую полученную на этот счет информацию трактуют исключительно в дурную сторону.

— Да что же это такое? — возмутилась Марина. — Куда ни кинь — везде клин. Ну уж нет, — решительно произнесла она, складывая газету. — Не стану я ей помогать гробить Игоря. Откажусь — и все тут. Пусть себе злится!

— Послушай, подруга, — после минутного молчания произнесла Капустинская, — тебе что — Кортнева твоего совсем не жалко? Разве ты не понимаешь, что если от роли соблазнительницы откажешься ты, то Шилова быстро найдет тебе замену — настоящую профессионалку. А если и та не сможет уложить Игоря с собой в постель, предложит ему другую. И это будет продолжаться до тех пор, пока твой Игорь не даст слабину и не переспит с кем-нибудь. Ведь не святой же он, в самом деле, — а нормальный мужик совсеми вытекающими… И вот тогда ему хана! А все эти подозрения в его гомосексуальности и яйца выеденного не стоят. Просто у него на такую змеюку, как Шилова, не встаёт — и никогда не встанет! Ты только представь себе — каково это спать с женщиной, которая может тебя «заказать»?

— Я тебе больше скажу, — Капустинская нагнулась к Летовой поближе и заговорила чуть ли не шепотом: — Когда твой Кортнев женился на Шиловой, он собственной рукой подписал себе смертный приговор. Я-то Шилову давно знаю и помню, что у нее с мужиками никогда отношения не складывались. Слишком непомерные требования она к ним предъявляла. Потом мы с ней долго не виделись — она создавала свою «империю» — ну и у меня, соответственно, тоже свои заботы имелись. Так что Дианка за эти несколько лет окончательно переродилась, а я поначалу этого и не заметила — тебе вот верить не хотела, когда ты мне слова Кортнева передала. Я только сейчас стала пошмать, что Дианка, в сущности, шизофреничка, сумасшедшая. А поскольку у нее миллионы и целая армия так называемых сотрудников — то сумасшедшая смертельно опасная.

— Да ладно тебе, — сказал Борис, которому уже порядочно надоело слушать все эти страсти-мордасти. — Может, не стоит так уж сгущать краски? Кортнев и в самом деле мог в ресторане кое-что приврать — чтобы Летову разжалобить и выведать у нее планы Шиловой. Ты же сама раньше так считала! Вот бабы! — покрутил он головой. — Никакой стабильности в голове. Дня не прошло, а ты, Валька, уже на 180 градусов свою позицию меняешь.

— А это гибкостью мышления называется, — съязвила Валечка. — Но ты, Боренька, не волнуйся — тебе это не грозит. Ты у нас стабилен, как вон тот кирпич!

Марина заметила, что в машине начала завязываться привычная склока и Борису с Валентиной вроде бы стало уже совсем не до нее. Между тем вопрос, как ей быть, так до сих пор и оставался открытым. Дернув Бориса за рукав, а Капустинскую — за выбившуюся из-под шапочки светлую прядь, Маринка крикнула:

— Вы что? Опять за старое? А на меня вам, стало быть, наплевать? Делать-то что будем? Давайте сначала придем к общему мнению, а потом можете опять собачиться, если вам это доставляет удовольствие!

— Как? Разве ты еще не поняла? — возвела на Летову удивлённые серые глаза Валентина. — Что бы тебе Шилова ни предлагала — соглашайся. Но денег проси больше — гораздо больше, чем раньше. Пусть она думает, что на жадности тебя поймала — она ведь и без того уверена, что каждого можно купить, вопрос только в цене… Это для нее в порядке вещей. Кстати, о том, что тебе нужны деньги, она преотлично осведомлена. Так что ты смотри не продешеви — набивай себе цену. С нами, конечно, поделишься — не без того. Что же нам — без денег теперь сидеть? Но и мы с Борькой простаивать не будем, потому что с этого дня наше агентство «БМВ» временно берет на себя охранные функции. Будет охранять жизнь, здоровье и достоинство госпожи Летовой М. Н. И если понадобится — вице-президента Кортнева.

У Черкасова пили пиво и вели беседу.

— Я эту суку Тимонина по стенке размажу! — здоровенный жилистый кулак Гвоздя с силой врезался в стол. Тоненькая фарфоровая тарелочка с солеными крекерами, которая ненароком оказалась на пути этого ударного устройства, тихонько хрустнула и развалилась на две неравные части.

Мамонов хмыкнул, Черкасов поморщился. Сунув руки в карманы, Александр Николаевич принялся расхаживать по своей огромной гостиной, временами с неодобрением посматривая на Гвоздя. Мамонов ликовал, правда, про себя — стараясь не показывать этого Черкасову, а уж тем более взбешенному десантнику. Турок с невозмутимым выражением лица сидел в углу у стеклянной двери и курил, стряхивая пепел в металлическую крышечку от бутылки из-под виски — лень было вставать и идти к столу, где красовалась устрашающих размеров хрустальная пепельница в виде лебедя.

— Ты бы лучше свое настроение в Измайловском парке демонстрировал — этому самому Тимонину, — грозно нахмурив брови, сообщил свое мнение Черкасов. — А то ведь получается, что он тебя просто-напросто надул.

— Александр Николаевич, — взмолился Гвоздь, — этот Тимонин — гриб грибом. Маленький, как шкет, грязный, бородатый — а уж руки у него трясутся, как у последнего алконавта.

Десантник настолько распалился от злобы, что рванул воротник своей не слишком свежей рубашки — при этом верхняя пуговка отлетела и с костяным щелчком стукнулась о концертный рояль «Стейнвей», стоявший сбоку от огромного окна, затянутого кремовой шторой.

Налив себе пива, чтобы остудить кипевшее ненавистью горло, Гвоздь снова обратился к Черкасову:

— Я все делал, как меня учили. Запугал Тимонина, сунув ему под нос нож, а потом быстро допросил. При этом следил, чтобы он не задумывался, когда отвечает. Он и не задумывался. Выдавал все, что знал, сразу. Конечно лучше было бы привезти его к вам, Александр Николаевич. Но катить по аллее коляску с чуркой и одновременно конвоировать Тимонина было бы затруднительно. К тому же вокруг было много народу, да и ментов, кстати, тоже. Тимонин мог внезапно броситься к ним, и тогда мы с Мансуром сгорели бы, как свечки.

— А что же ты не позвонил — хотя бы по одному из телефонов, которые назвал тебе этот Тимонин? Не проверил их сразу же, при нем? — в свою очередь поинтересовался Мамонов, наливая себе пива в высокую стеклянную кружку с рекламной этикеткой концерна «Бавария».

— Ты, Мамонов, когда в последний раз в Измайловский парк ходил — да и вообще в любой парк? — мрачно хмыкнул Гвоздь, чувствуя, что «сукин кот» начинает под него копать, причем в присутствии Черкасова. — Каждый идиот знает, что в таких местах телефонов или нет вовсе — или они все давным-давно поломаны.

— Но ведь телефон Авилова он тебе назвал правильно? — Черкасов продолжал мерить шагами комнату, пытаясь по возможности составить из доставленных ему лоскутов информации мало-мальски цельную картину. Черкасов ни о чем сейчас не спрашивал Гвоздя — он мыслил вслух.

— Кроме того, этот гриб, как ты его называешь, признался, что учился вместе со Штерном в МАХУ, назвал дату выпуска Штерна — правильную, кстати, — Черкасов вопросительно взглянул на Мамонова, и тот утвердительно кивнул, — да и год собственного выпуска, скорее всего, тоже указал верно…

Черкасов с размаху плюхнулся на диван, который под его тяжелой тушей прогнулся чуть не до полу, вытянул руку и пошевелил в воздухе пальцами. Мамонов сорвался с места, мигом откупорил бутылку «Баварии», вылил ее содержимое в высокий стеклянный бокал и поднес Черкасову. Тот долго, не отрываясь, пил, пока не осушил кружку целиком. Поставив ее на пол, он откинулся на мягкую спинку и сложил руки на животе. Мамонов с Гвоздем хранили почтительное молчание, понимая, что все сказанное Черкасовым прежде — это только прелюдия, и он через минуту-две заговорит снова.

— Значит, так, — произнёс, наконец, Черкасов, — ты, Гвоздь, действовал неплохо, но не идеально. К сожалению, для большей скрытности вашей с Мансуром группы мы не стали ее усиливать — к примеру, тем же Турком. Вы вдвоем с чуркой выглядели вполне естественно и не привлекали к себе ненужного внимания. Какие плюсы? — Черкасов обвел тяжелым взглядом всех присутствующих, включая Турка, хотя последний вроде был и ни при чем. Гвоздь настороженно вытянул шею и стал похож на насупленного гуся с беретом на голове. Мамонов, наоборот, втянул голову в плечи и мягким, округлым движением закинул ногу на ногу — так пушистым хвостом прикрывает замерзшие лапки кот.

— Гвоздь установил, что за кличками «Цитрус» и «Иголка» скрывается конкретный человек, которого мы разыскиваем. И зовут его Сергей Штерн.

— Раз, — произнес Мамонов и загнул пухлый палец.

— Мы знаем, какое учебное заведение он закончил, год его выпуска из МАХУ, и даже если Тимонин навешал Гвоздю лапшу на уши, место, где прописан и живет Штерн или его родственники, установить не составит труда.

На этот раз «сукин кот» промолчал и пальцев загибать не стал.

— Кроме того, — возвысил голос Черкасов, — Гвоздю хватило ума конфисковать у Тимонина паспорт, а потому и его адрес также не является теперь тайной.

Черкасов медленно поднялся, прошел к бару и уже собственной рукой — не прибегая к помощи Мамонова — открыл бутылку «Баварии» и снова налил себе пива. Пить он, однако, не стал, а застыл около бара, возвышаясь над своими собеседниками.

— Теперь о том, что было сделано дерьмово, — слушатели напряглись еще больше.

— Гвоздь решил, что достаточно запугал Тимонина, и принял все его слова за чистую монету, предварительно их не проверив.

— Далее. Вместо того чтобы привезти Тимонина ко мне, он его отпустил. Повторяю, у него имелась для этого уважительная причина. Отсюда мораль, — Черкасов снова повысил голос. — Самонадеянным быть вредно. Всякую информацию необходимо проверять и перепроверять. И еще. — Черкасов воздел вверх толстый, как сарделька, палец. — С сегодняшнего дня запрещаются выезды в одиночку — только парами. Если потребуется привлечь еще людей — привлечём.

Закончив подсчитывать плюсы и минусы, Черкасов вернулся к столу и уселся в кресло. Поставив перед собой бокал с пивом, он ткнул пальцем в стопку чистой бумаги и выразительно посмотрел на Мамонова. «Сукин кот» сходил к столику, где стоял компьютер, и принес Черкасову лист бумаги и жирный черный фломастер.

— Подведём некоторые итоги, — Черкасов почесал ручкой переносицу и в центре листа большими печатными, буквами вывел — Штерн.

— Вот он, этот Иголка, который скидывал Касыму фальшивые грины. Возникает вопрос: где он их строгал? Очень просто — в квартире пенсионера Авилова, с которой съехал за день до появления там Гвоздя.

— Точно. Его вспугнули. Возможно, тот самый парень с бесцветной рожей, о котором упоминала деваха из соседней квартиры, — нашел нужным вклиниться в разговор Гвоздь. — Тем более что Авилов ничего не сказал мне по телефону о новом жильце.

— Очень хорошо, — сказал Черкасов, — назовём его «Бледный». Но рядом со Штерном вписывать не будем, а поместим чуть в стороне и обведем кружочком.

Черкасов изобразил на листе сбоку условное имя неизвестного и жирной линией взял его в круг. После этого, швырнув ручку на стол и утвердив тяжелую лысую голову на могучих волосатых руках, Александр Николаевич надолго задумался. Между тем Гвоздь сходил за пивом, а Мамонов велел Турку убираться на кухню и не отсвечивать.

Когда Мамонов и Гвоздь снова уселись за стол, они обратили внимание, что на бумажном листе произошли некоторые изменения. По сторонам от имени Штерн Черкасов вписал две новые фамилии — Кортнев и Тимонин. Подчеркнув все три фамилии — «Штерн» — двумя чертами, а «Кортнев» и «Тимонин» — одной, Черкасов задумчиво произнёс:

— И Штерн, и Тимонин, и даже Кортнев закончили МАХУ. Что это? Совпадение? Вряд ли. — Александр Николаевич прищурил небольшие, «пивного» цвета глазки и посмотрел на Мамонова. — Помнишь, сукин кот, как Мансур говорил о каком-то Кроте, которому Касым передавал привет, прощаясь с Иголкой? Стало быть, Штерн работает не один, а с помощником. Но кому можно довериться в таком опасном деле? Только очень близкому другу… Ну-ка напомни мне, сукин кот, что тебе по этому поводу натрепала натурщица Наташа, с которой ты полночи пропьянствовал в сортире МАХУ?

Мамонов расплылся в довольной улыбке и отхлебнул пиво прямо из горлышка.

— Ну вы и скажете, Александр Николаевич, — «в сортире». Я же вам докладывал — в курилке это все было, в курилке… А то, что я полночи с ней валандался, — ничего удивительного. Она много чего мне порассказала. Как вы, Александр Николаевич, любите повторять — и то, что знала, и то, чего не знала, но вдруг вспомнила — поименно, заметьте, вспомнила. Десятка два фамилий назвала, не меньше, а с тех пор уже, наверное, лет десять прошло — когда Кортнев там учился. Трепалась — не остановишь. Я-то всё разговор на Кортнева норовил перевести. Шутка ли сказать — муж самой Шиловой! Но она и Штерна вспомнила, и даже прозвище его — Иголка. Говорила, кстати, что они все четыре года обучения корешковали — прямо не разлей вода были. Нет, кто бы мог подумать: муж Шиловой — близкий друг Штерна!

— Ну и что ж, что муж, — проворчал Черкасов, — учился же он где-то — до того, как мужем стал. Что тут удивительного?

— Да это я к тому, Александр Николаевич, что мы с вами даже не предполагали, что Кортнев и Иголка могут иметь между собой хоть что-то общее. А теперь… — Мамонов хитро посмотрел на шефа. — Кличку «Крот» помните? Ассоциации какие-нибудь с фамилией Кортнев возникают? А что? По-моему, неплохая мысль — Кортнев — Крот. Как вам моя идейка, Александр Николаевич?

— В Измайловском один бабец говорил, что у приятеля Штерна было прозвище Маркиз, — встрял в разговор Гвоздь, которого раздражало, что Черкасов всё внимание переключил на Мамонова.

— Правильно, Маркиз, — ответил донельзя собой довольный «сукин кот». — Как его иначе назвать — такого красавчика? Ты ведь сам его, Гвоздь, в ресторане видел. Что, разве не хорош?

— Хорош не хорош, — пробурчал Гвоздь, которому было неприятно, что Мамонов вспомнил про ресторан, где Кортнев одним ударом сбил его с ног. — По мне — так он больше на педика похож, а не на маркиза.

— Гвоздь он и есть Гвоздь, — сказал Черкасов, обнажив в улыбке золотую «фиксу». — Где же ты маркизов-то видел, чтобы иметь возможность сравнивать их с педиками?

— Там же, где и вы, — огрызнулся десантник. — В кино. Где ж еще?

— Нет, Гвоздь, — произнес Мамонов, отправляясь в очередное путешествие за пивом к холодильнику-бару. — Маркизом его девчонки назвали. За красоту и поразительное сходство с портретом какого-то аристократа, который висит в Пушкинском музее. Это мне Наташка рассказала — натурщица.

— Можешь не продолжать, — Черкасов надписал над фамилией Кортнев два слова — «Маркиз» и «Крот» и поставил над ними вопросительные знаки. — И без того ясно, что клички «Крот» и «Цитрус» предназначались только для узкого круга лиц — для Касыма, я хочу сказать. Но в принципе, сукин кот, — Черкасов весьма благожелательно глянул на Мамонова, — мне нравится ход твоих мыслей.

— А мне не нравится! — грохнул по столу кулаком Гвоздь. — Штерн или этот, как его — Тимонин — вполне могли на такое отважиться. Чтобы разбогатеть. А Кортневу все это зачем? Он и так в роскоши купается. С какой стати ему рисковать, а? Кроме того, мне не слишком понятен расклад… — Гвоздь прервал свою речь на полуслове, сходил за пивом и стал жадно пить.

— Интересно, — чуть ли не в унисон воскликнули Черкасов и Мамонов. — Что тебе не понятно?

Гвоздь залпом прикончил бутылку пива и остановился в центре комнаты, широко расставив ноги. Черкасов и Мамонов, утонув в креслах, снисходительно на него посматривали.

— Какого черта всем этим художникам строгать фальшивые грины, а потом отдавать их Касыму? Где же, как говорится, гешефт?

Черкасов и Мамонов переглянулись и расхохотались.

— Не отдавать, а продавать, Гвоздь, — произнёс Черкасов и вздохнул: ему предстоял непростой труд объяснять своему подчиненному азбучные истины. — Касыму нужны были деньги — много денег. Иголка, он же Штерн, готов был ему эти деньги предоставить, но только… не настоящие, а фальшивые. Фальшивые деньги тоже, знаешь ли, товар и имеют свою цену. У Мансура мы обнаружили девятьсот тысяч фальшивых долларов. Кстати, такую же примерно сумму увез в Казахстан Касым. Там, где он покупает наркотики, и фальшивые доллары сойдут — в тех краях народ темный. Здесь же, в Москве, фальшивые «грины» скорее исключение, чем правило, — их слишком быстро выявляют. Теперь представь, что Касым за фальшивую сотню давал Штерну десятку — но настоящую. Это я так, к примеру говорю. На самом деле цена хорошо сделанной фальшивки значительно выше. Таким образом, — Черкасов всмотрелся в оловянные глаза Гвоздя, — довольны оба — и покупатель, и продавец, потому что каждый получает, что ему надо. Касым получает средства, чтобы расплачиваться с неграмотными производителями опиумного мака, а Штерн — настоящую валюту, которая позволяет ему припеваючи существовать в большом городе. Уяснил ты себе это наконец — или нет?

Десантник молча вернулся к столу.

— Вы мне не ответили, Александр Николаевич, — Гвоздь, как всегда, был настырен, — зачем все это нужно Кортневу?

— А затем, — поспешил с разъяснениями Мамонов, который сразу сообразил, что просвещать Гвоздя Черкасову надоело, — что Кортнев женился на Шиловой из-за денег. Об этом вся Москва говорит — один ты находишься в неведении. Но Шилова не такая баба, чтобы давать Кортневу деньги и позволять тому жить, как вздумается. Денег он почти не получает — а все остальное — машина, часы «Ро-лекс», английские костюмы и даже трусы, которые он носит, — это все собственность Шиловой. Не понравится ей его поведение — она его на улицу выставит и даже эти самые трусы отберет. Так почему не предположить, что Кортневу все это надоело и он решил, скажем так, немного подзаработать, чтобы было на что девушек в ресторан «Первая формула» водить? Ты же видел, какая там с ним телка была? Сам же к ней клеиться начал — только ничего у тебя не вышло! — Мамонов расхохотался, широко разевая рот, а Гвоздь ощутил острое желание всадить в этот извергающий хохот кратер парочку пуль из своего «Борхардт-Люгера».

Тем не менее Гвоздь своего неудовольствия проявлять не стал: в присутствии Черкасова он старался вести себя сдержанно.

— Ну что ж, — сказал он, пододвигая к себе лист бумаги, на котором чертил свои иероглифы Черкасов. — Будем считать, что ты, Мамонов, кое-что мне объяснил. Но если уж проверять, так проверять все.

Гвоздь взял фломастер и написал рядом со словом «Бледный» комбинацию, состоявшую из букв и цифр.

— Что это? — поинтересовался Черкасов, потянув бумагу к себе.

— Номер автомобиля, который стоял во дворе дома № 18. Поскольку, кроме нашего «сааба» и этой тачки, машин там больше не было, я его на всякий случай запомнил. Пусть Мамонов выйдет на кого надо и установит, кому этот номер принадлежит.

— Это ты верно сказал, Гвоздь, — заметил Александр Николаевич. — Будем просчитывать все возможные варианты. — Снова пододвинув Гвоздю лист бумаги, он добавил: — Кстати, не забудь вписать сюда все адреса и номера телефонов, которые ты получил от Тимонина. Включая и его собственные данные.