"Майкл Чабон. Окончательное решение " - читать интересную книгу автора

поразил старика своим явным одиночеством.
Старик улыбнулся:
- Больно, да?
Мальчик медленно кивнул. То ли он был слишком удивлен, то ли испытывал
слишком сильную боль, чтобы делать вид, что плохо понимает по-английски.
Старик подошел к нему неторопливой походкой, качая головой.
- Какой ты исключительно несчастливый мальчик, - сказал он. - Давай-ка
посмотрим.
Он взял его руку. На тыльной стороне ладони, как раз под запястьем,
вздулся пупырышек, на верхушке которого торчала черная ниточка жала.
Расстегнув молнию кармана, старик вынул спичечную коробку и снял с нее
крышку. Держа коробок со спичками на сложенной чашечкой левой ладони, правой
рукой сплющил крышку и краем сплющенного картона потихоньку вытащил жало из
руки мальчика. Во время этой процедуры мальчик ревел во весь голос.
- Жало нельзя тащить быстро, - сказал старик с резкостью, которая
совсем не входила в его намерения. Он знал о существовании специальных слов
для утешения расстроенных детей, но как раз их-то ему все было недосуг
выучить. Многие годы мальчишки прекрасно на него работали - но это же было в
другом веке! - будучи его глазами и ушами в самых отдаленных местах,
незаметно пробираясь в темные переулки и дворы, где его собственное
присутствие привлекло бы ненужное внимание, проскальзывали через фрамуги,
через черные ходы подозрительных пивных, на конюшенные дворы
мошенников-инструкторов по верховой езде и обратно. И на свой
высокомерно-шутливый лад он беседовал с ними и беспечно заботился о них. Но
то была совсем другая разновидность мальчишек, ободранных, грубых, нищих и
жадных, с пустыми глазами, приученных голодом и бедностью проявлять лишь
самый узкий спектр человеческих эмоций. Они бы лучше выпили щелок, чем
позволили бы кому-то увидеть их слезы. - Иначе яд разойдется по руке.
Жало упало, мальчик забрал руку и стал рассматривать розовый
гистаминный бугорок. Затем сунул его в рот, чтобы снять боль. Что-то в этой
сцене - немой мальчик, сосущий тыльную сторону ладони - разозлило старика.
Он с удовольствием вообразил, как треснул бы его по щеке.
- Погоди, - сказал он. - Так не надо.
От ярости и артрита пальцы его не слушались, и ему никак не удавалось
закрыть коробок. В результате коробок упал на землю, а спички рассыпались.
Старик выругался. Потом намеренно, с какой-то необъяснимой злостью грязно
выругался еще раз, по-немецки. Приятно-омерзительные слова сорвались с его
губ, доставив несомненное удовольствие.
Мальчик перестал сосать покрасневшую руку. Озорные искорки запрыгали в
его больших печальных глазах, промелькнула вспышка напряженной веселости,
какая бывает у попугая, и которая иногда в том, минувшем девятнадцатом веке
озаряла пустой напряженный взгляд оборванцев, время от времени выполнявших
его поручения. Мальчик взял у старика разъединенные части спичечной коробки,
опустился на колени, собрал разбросанные спички и аккуратно уложил их на
место. Потом передал коробок старику, который вновь отправил его в
закрывающийся на молнию карман комбинезона, а оттуда достал кисет. Рассыпав
по земле зловонное конфетти, вытащил щепотку табаку. Изо рта высунулся
людоедский язык, острый, с желобком посередине. Старик смочил табак тягучей
драконовой слюной. Потом потянулся к мальчику.
- Ну а теперь, - сказал он как можно ласковее. Правда, ласково,