"Вера Чайковская. Случай из практикума (Повесть)" - читать интересную книгу автора

полчаса должны были доехать до станции, а там - минутная остановка скорого
до Москвы, и начнется что-то новое, другое. А это уйдет навсегда в прошлое.
В сущности, все это безумно странно, непостижимо, но что делать, время не
остановить. Петру Андреевичу вспомнилась дурацкая фраза художника Серова,
переданная Ниной. Репродукции его картин, увиденные в журнале, поначалу
вызвали только глухое раздражение - слишком красиво, но потом он выделил для
себя детские портреты, с недоверчивым удивлением подмечая в них то, чего сам
везде искал, - простоту и искренность сути и ее выражения. Злясь на себя, он
ждал прихода Нины, ведь они не только не попрощались, но почти поссорились.
Хотя какое это теперь имеет значение? Случай из врачебной практики. Таким и
останется в его записях. После двенадцати он ждать перестал, а поднялась она
к нему совсем поздно, около двух, испуганная, бледная, в легком халатике,
наброшенном опять на что-то кружевное и воздушное, напомнившее ему их первую
встречу и его спонтанную фразу о "ночи любви". Вот тебе и ночь любви! Доктор
нахмурился.
- Идите лучше спать. Мы, в сущности, простились.
- Разве простились? Я хочу, хочу...
- Баста, как говорят ваши любимые итальянцы. Больше никаких хоте- ний - при
мне.
- Доктор, Петр Андреевич, миленький! Неужели не поцелуете на про- щанье?
- Почему же? (голос чуть дрогнул). На прощание полагается - даже, кажется,
трижды. - Он с шутовским лицом шагнул к ней, осторожно обхватил худые
лопатки и внезапно для себя задохнулся в томительном, тягучем, бесконечном
поцелуе. Она собой не владела - он это видел, - но не пользоваться же
припадком экзальтации нервной девицы, которая испытывает преувеличенное
чувство благодарности и хочет загладить несуществующую вину? Он с усилием от
нее оторвался и сделал вид, что что-то ищет в кармане тужурки. Такие сцены
были не в его вкусе - ни в жизни, ни в писаниях. Пусть эти "ночи безумные"
пишет младшенький - милый, талантливый и очень зоркоглазый Сереженька
Туровский или еще этот, бравый и не бездарный Саша Хасанов, напирая на
бурные страсти и выжимая дамскую слезу. У него такого не будет. Суше,
строже, холоднее.
- Уходи, Нина! Прощай и уходи.
- Я... я хотела...
- Все, все, успокойся.
- Я буду, буду вспоминать, я...
- Да, да. Иди к себе. Марш!
Сомнамбулически скрылась, а он до самого приезда кучера нервно ходил из угла
в угол своей комнаты, что-то бессмысленно перекладывал в саквояже, снимал и
надевал тужурку. Садясь в коляску, он видел, как из окна внизу высунулась
белая фигура со свечой - белая дама средневековых замков.
- Простудитесь, - успел он выкрикнуть последнее врачебное наставление, и
кучер рванул. Хотя "рванул" - сильно сказано.
- Эх, пожалел Пал Егорыч хороших-то лошадей, - бормотал кучер. - Говорит,
скоро самим понадобится!
И коляска опять была дрянная, скрипящая и охающая каждой своей частью. Петру
Андреевичу это было уже почти безразлично, только усталый мозг отметил
странное повторение, похожее уже на закономерность. Простая, в сущности,
истина - знай свое место, дружок. С медицинской холодностью анализируя
нынешнее душевное состояние, он пришел к выводу, что в Москве ему сейчас