"Вера Чайковская. Случай из практикума (Повесть)" - читать интересную книгу автораполчаса должны были доехать до станции, а там - минутная остановка скорого
до Москвы, и начнется что-то новое, другое. А это уйдет навсегда в прошлое. В сущности, все это безумно странно, непостижимо, но что делать, время не остановить. Петру Андреевичу вспомнилась дурацкая фраза художника Серова, переданная Ниной. Репродукции его картин, увиденные в журнале, поначалу вызвали только глухое раздражение - слишком красиво, но потом он выделил для себя детские портреты, с недоверчивым удивлением подмечая в них то, чего сам везде искал, - простоту и искренность сути и ее выражения. Злясь на себя, он ждал прихода Нины, ведь они не только не попрощались, но почти поссорились. Хотя какое это теперь имеет значение? Случай из врачебной практики. Таким и останется в его записях. После двенадцати он ждать перестал, а поднялась она к нему совсем поздно, около двух, испуганная, бледная, в легком халатике, наброшенном опять на что-то кружевное и воздушное, напомнившее ему их первую встречу и его спонтанную фразу о "ночи любви". Вот тебе и ночь любви! Доктор нахмурился. - Идите лучше спать. Мы, в сущности, простились. - Разве простились? Я хочу, хочу... - Баста, как говорят ваши любимые итальянцы. Больше никаких хоте- ний - при мне. - Доктор, Петр Андреевич, миленький! Неужели не поцелуете на про- щанье? - Почему же? (голос чуть дрогнул). На прощание полагается - даже, кажется, трижды. - Он с шутовским лицом шагнул к ней, осторожно обхватил худые лопатки и внезапно для себя задохнулся в томительном, тягучем, бесконечном поцелуе. Она собой не владела - он это видел, - но не пользоваться же припадком экзальтации нервной девицы, которая испытывает преувеличенное нее оторвался и сделал вид, что что-то ищет в кармане тужурки. Такие сцены были не в его вкусе - ни в жизни, ни в писаниях. Пусть эти "ночи безумные" пишет младшенький - милый, талантливый и очень зоркоглазый Сереженька Туровский или еще этот, бравый и не бездарный Саша Хасанов, напирая на бурные страсти и выжимая дамскую слезу. У него такого не будет. Суше, строже, холоднее. - Уходи, Нина! Прощай и уходи. - Я... я хотела... - Все, все, успокойся. - Я буду, буду вспоминать, я... - Да, да. Иди к себе. Марш! Сомнамбулически скрылась, а он до самого приезда кучера нервно ходил из угла в угол своей комнаты, что-то бессмысленно перекладывал в саквояже, снимал и надевал тужурку. Садясь в коляску, он видел, как из окна внизу высунулась белая фигура со свечой - белая дама средневековых замков. - Простудитесь, - успел он выкрикнуть последнее врачебное наставление, и кучер рванул. Хотя "рванул" - сильно сказано. - Эх, пожалел Пал Егорыч хороших-то лошадей, - бормотал кучер. - Говорит, скоро самим понадобится! И коляска опять была дрянная, скрипящая и охающая каждой своей частью. Петру Андреевичу это было уже почти безразлично, только усталый мозг отметил странное повторение, похожее уже на закономерность. Простая, в сущности, истина - знай свое место, дружок. С медицинской холодностью анализируя нынешнее душевное состояние, он пришел к выводу, что в Москве ему сейчас |
|
|