"Вера Чайковская. Случай из практикума (Повесть)" - читать интересную книгу автора

шизофренического состояния..." "Бред о загробном общении с умершей
матерью"... И это ему, Келлеру (Киллеру!), она говорила, что он, после мамы,
самый близкий ей человек?
Вошла в кабинет себя не помнящая, грязная, голодная, а этот "дяденька
Келлер", пряча глаза в медицинскую карту, стал бормотать что-то о таблетках,
санатории. И не он ли вызвал санитаров? Короче, в психушке последовало
самоубийство - наглоталась таблеток, которые, вероятно, он же ей и прописал.
Забыться, забыть, уснуть...
А Келлер сел за письменный стол и завершил последнюю главу своей
диссертации, посвященную анализу "случая Ниночки". За время наблюдений над
пациенткой Ниной Нагель взрывы "шизофренических состояний" наблюдались у
больной лишь дважды: когда она пришла впервые после бегства от мужа и
умоляла ее загипнотизировать...
- Забыть, забыться, уснуть...
...И незадолго перед самоубийством, после смерти матери, когда она уже ни о
чем не просила, а только спрашивала, права ли она, думая, что можно общаться
с той реальностью...
Сумасшедшие врачи! Бездарное время! Жестокие нравы!
О, даже еще совсем недавно, даже еще сто лет назад эту хрупкую чудачку
"Ниночку" можно было спасти, и она бы увидела - кто знает? - небо в алмазах!
Да, да! У трагического Тургенева, у жесткого Чехова - суровее, трезвее,
холоднее! - ее "шизофреническое состояние" могло бы быть оценено как особое,
нежное цветение женской души, как то, что нужно любить и выхаживать... Эта
"Ниночка" стала бы не бедной, убогой "психопаткой", она бы, она...


Глава 2
Разбитая жизнь, или небо в алмазах

Доктор Петр Андреевич Чечевицын трясся на колымаге и недоумевал, почему
богатый заводчик Нагель послал за ним такой потрепанный экипаж. (Не слишком
ли трафаретное начало? - поморщился Дорик.) Скряга, наверное. И ехать было
ни к чему. Какой-нибудь истерический припадок у взбалмошной, капризной,
привыкшей к угождению дочки. Он знал, что от этой дочки отказались все
местные рязанские врачи (а может, это им было отказано?). И вот выписали его
из Москвы, пообещав большие деньги и удобства размещения "на свежем
воздухе". "Свежий воздух", конечно, манил, но дело не в нем. Просто совестно
было не ехать, когда так звали, так упрашивали. А колымагу на станцию
прислали препакостную, лошадей старых, кучера хамоватого. Впрочем, Петр
Андреевич удобств стыдился и не очень-то пока в них нуждался (был не стар),
а все эти мысли приходили в голову по контрасту с известным ему богатством
заводчика Нагеля - владельца нескольких кирпичных заводов и его "безумной",
как он сам выражался в письмах и телеграммах, любовью к дочери. Эти-то
бесконечные письма и телеграммы доконали доктора, который решился съездить и
посмотреть, отчего "умирает" единственное чадо российского миллионщика.
Заводской двор, где невдалеке расположился нагелевский дом, мрачный и
напоминающий средневековую крепость, - был скучен и непригляден. Какие-то
ржавые трубы, горой сваленный битый кирпич, почва вся в рытвинах и
колдобинах, и это постоянное, унылое гуденье. (Дорик вспомнил монотонное
гуденье кирпичного завода вблизи дачи, которую родители снимали в его