"Вера Чайковская. Случай из практикума (Повесть)" - читать интересную книгу автора

краской, что было видно даже в сумраке зашторенной спальни. Он подумал, что
действует правильно, - нужно пробудить в ней забытые уже чувства: стыд,
любопытство, интерес к мужчине.
- Вы рано... тут пуговицы сзади. Без горничной не могу.
- Давайте. Я же доктор.
Но, помогая застегнуть пуговицы, все же отметил светлый пушок вдоль спины,
низко спускающуюся по шее косицу волос под мальчишеской стрижкой,
сладко-пряный запах духов, не совсем даже девический, скорее женский.
Кофточка была светлых тонов, а юбка длинной, темной и узкой. Похожа на
гимназистку, но какую-то "слинявшую", словно на слабо проявленной
фотографии.
- Не нравлюсь, да?
- Да я вас и не рассмотрел еще. Тут так темно. А почему нет зеркала?
- Зеркала?
С таким удивлением, будто и не женщина вовсе, не молодая девушка.
- Идти сможете? Или вас в каталке возят?
Секунду ему казалось, что она хлопнет его по физиономии, но она коротко, со
всхлипом, рассмеялась.
- Пока, кажется, хожу. Но давно не прогуливалась.
Он крепко ухватил ее под локоть, и они спустились по узкой каменной лестнице
со второго этажа в громадную залу с уродливыми колоннами, невпопад
заставленную дорогой мебелью из карельской березы, пересекли ее и снова
спустились по каменной лестнице, - но теперь уже широкой и пологой, во двор.

Во всем этом для Петра Андреевича была своя новизна, и даже некоторая
прелесть. Так сложилось, что женщин из "порядочных семейств" в общении он
избегал, а довольствовался теми - как "материалист" и "реалист", - кому
можно было заплатить, а уж спасать их или не спасать, - это как придется.
(Дорик опять вспомнил своего любимца - гения, который предрекал счастье лишь
такому мужчине, который готов был вступать в сношения с матерью и сестрой,
то есть женщинами не только кровно, но и духовно близкими.) Наш доктор до
этой стадии еще не дошел - роман "Ада, или страсть" будет написан в другое
время и другим писателем, - ему казалось, что его страстность, его
физическое естество испугают любую порядочную женщину, к тому же эти
"порядочные" были такими актерками, так хитро себя подавали, так пошло
кокетничали, что проще было обходить их стороной. Он их лечил, прописывал
лекарства, ставил диагнозы, со стороны наблюдая - но именно со стороны,
почти никогда не стараясь приблизиться, да и дамы своей неестественностью
отнюдь не способствовали проявлению его интереса...
Его подопечная была так слаба и легка, что на продуваемом ветром дворе ее
шатало. При дневном свете ее бледность, бескровные щеки и губы, остренькое
худое лицо - стали заметнее, и она ему действительно мало понравилась. Но
что-то такое было в сухой, ломкой полетности ее фигуры, во взмахе рук,
небрежно поправляющих густые темные пряди надо лбом, в удивленно-наив- ном -
почему-то всегда удивленном и наивном, обращенном на него взгляде...
Дошли до флигеля.
- Боже, как здесь хорошо!
Смешно было слышать этот возглас из уст хозяйской дочери, наследницы,
которая точно впервые видела то, что ей принадлежало.
- Тут и цветы есть - смотрите: ромашки! Колокольчики! Васильки!