"Александр Чаковский. Это было в Ленинграде (Трилогия, 1 и 2 части) " - читать интересную книгу автора

себя так, как будто всю жизнь летел и вдруг упал на землю. Всё вокруг меня
ещё летело куда-то по инерции, но я стоял на месте. Я отправил много писем
ей и её знакомым - ответа не приходило. Я думал: "Завтра, ну, ещё завтра,
ну, послезавтра..." Но ответа всё не было.
Я перечитывал её старые письма, стараясь забыть о датах, и каждый раз
её слова звучали для меня по-иному. Подумать только, что я был от неё в
четырёх часах езды на "Стреле". И я был совершенно беспомощен.
Когда Губин прочёл отрывок из своего письма, я вздрогнул. Мне это не
приходило в голову. Я не допускал даже мысли, что именно это причина её
молчания. Я попросил Губина дать мне прочесть всё письмо. Там было много
страшного. Я несколько раз перечитал подпись, чужое мне имя.
Вечером я сидел в радиорубке и слушал музыку. Передавали Шестую
симфонию Чайковского. Но я повернул ручку и стал слушать фокстроты с
машинным, металлическим темпом. Под них не думалось. Потом я пошёл спать.


...Это было ночью. Я проснулся от грохота отодвигаемой двери. Кто-то
шарил по стене, отыскивая выключатель. Зажёгся свет. Приехали из частей
Венцель и Губин. Они ещё не сняли вещевые мешки с плеч. У них были красные,
разгорячённые лица, и, когда они говорили, изо рта шёл пар.
Венцель был, видимо, в хорошем настроении. Он стал стягивать мешок,
напевая песенку. Он пел всегда только одну песенку, вставляя в текст
отсебятину. Получалось так: "Но ты уйдёшь... - куда ты уйдёшь? -
холо-одной и далёкой... укутав сердце - во что? - в ме-ех и шиншил-ла..."
В редакции его считали специалистом по юмору. Он вообще был весёлым,
обаятельным человеком. В него влюблялись и женщины и мужчины. У него были
волосы с проседью, детское лицо и надутые губы. Ему было сорок лет. Во сне
он иногда стонал и всхлипывал: "Ах, мама моя..."
- Вставай, - сказал Венцель, - вставай и благодари.
Он вытащил из мешка флягу.
- Письмо получил? - спросил Губин. Он был уже навеселе.
- Нет, - ответил я.
- Ну, получишь, - сказал Губин. - Почта виновата. Письма возят
теперь через Ладогу.
Водка ударила мне в голову, стало легко, и всё вокруг потеряло глубину.
- Я знаю об одном случае, - сказал Венцель, - слушай меня, я знаю.
Что? Это вот... - Он всегда вставлял "это вот" между фразами. - Ты слушай
меня. Я встретил одну женщину. У неё сын на фронте. Полгода не писал. А
потом - бац - десять писем подряд. Это всё почта. Ты слушай меня...
Я слушал его и верил. Я верил во что угодно, кроме одного. В это я не
мог поверить.
- Конечно, это почта, - сказал я.
- А теперь будем спать, - предложил Венцель.
- Нет, я сначала прочту стихи, - сказал Губин.
- Завтра прочтёшь, - оборвал его Венцель.
- Нет, сегодня! - крикнул Губин.
- Пусть прочтёт сегодня, - примирительно сказал я и полез к себе на
полку.
Губин начал декламировать Блока. Первые строфы я слышал. А потом
заснул.