"Карел Чапек. Обыкновенная жизнь" - читать интересную книгу автора

площадью, как драгун на коне, остановившийся как-то у нашего забора и
спросивший что-то по-немецки; мама вынесла ему стакан воды, драгун взял под
козырек, конь под ним приплясывал, а мама раскраснелась, как роза. Я хотел
стать драгуном или хотя бы кондуктором, который захлопывает двери вагона, а
потом с неизъяснимым изяществом, уже на ходу, вскакивает на ступеньку. Но
откуда же знать, как люди делаются кондукторами или драгунами? Однажды папа
растроганно объявил мне, что после каникул отдаст меня в гимназию, мама
плакала, учитель в школе сказал, что я должен очень ценить, что буду
образованным человеком, а священник начал обращаться ко мне так: "Servus
[Привет (лат.).] , студент!" Я краснел от гордости, все это было так
торжественно, мне уже стыдно было играть, и вот с книжкой в руках, в
горестном одиночестве я взращивал в душе мальчишескую серьезность.
x x x

Примечательно, до чего восемь лет гимназии кажутся мне второстепенными,
- по крайней мере, в сравнении с детством в отчем доме. Ребенок живет полной
жизнью; детство свое, свое мгновенное настоящее он не воспринимает как нечто
временное и переходное; и- он дома, то ecть он - важное лицо, занимающее
свое место, принадлежащее ему по праву собственности. И вот в один
прекрасный день деревенского мальчугана увозят в город учиться. Восемь лет
среди чужих,- так можно бы назвать это, ибо здесь он уж будет не дома, будет
чужим человеком и никогда не придет к нему ощущение уверенности, что здесь -
его место. Он будет чувствовать себя страшно ничтожным среди этих чужих
людей, и ему без конца будут напоминать, что он еще ничто; школа и чуждое
окружение будут укреплять в нем чувство унизительной малости, убогости и
незначительности, чувство, которое он будет подавлять зубрежкой или - в
некоторых случаях и несколько позднее - яростным бунтом против учителей и
гимназической дисциплины. И в классе ему постоянно внушается, что все это -
лишь приуготовление к чему-то, что еще ждет впереди; первый класс - не более
чем подготовка ко второму, и четвероклассник существует для того лишь, чтоб
возвыситься до пятого класса, если он, конечно, будет достаточно внимателен
и прилежен. А все эти восемь долгих лет, в свою очередь,-всего лишь
подготовка к экзаменам на аттестат зрелости, а уж потом-то, господа
студенты, и начнется настоящее учение. Мы готовим вас к жизни, проповедуют
господа преподаватели, - словно то, что ерзает перед ними за партами, вовсе
не достойно называться жизнью. Жизнь начнется, когда получишь аттестат
зрелости,- вот в общих словах самое сильное представление, пестуемое в нас
гимназией, поэтому и покидаем мы ее, словно нас выпустили на свободу, вместо
того чтобы с некоторой растроганностью понять, что, прощаясь с ней, мы
прощаемся с мальчишескими годами.
Может быть, поэтому наши воспоминания о школе так скудны и отрывочны; и
все же - какая восприимчивость в этом возрасте! Как точно и живо помню я
преподавателей, смешных и полупомешанных педантов, добряков, напрасно
старавшихся совладать со стаей распоясавшихся мальчишек, и - нескольких
благородных ученых мужей, у ног которых даже мальчик смутно, с каким-то
холодком на сердце, чувствует, что тут речь не о подготовке, а о самом
познании, что уже в эту минуту он есть кто-то и становится кем-то. Вижу я и
однокашников моих, и изрезанные парты, коридоры старого здания scholarum
piaruml [школы пиаристов (лат.)], - тысячи воспоминаний, живых, как яркий
сон, но вся гимназическая эпоха, все эти восемь лет - как целое - до