"Карел Чапек. Коллекция марок " - читать интересную книгу автора

ларя. Но ларь был пуст; коробка с марками изчезла.
Я не в силах описать вам мою боль и ужас. Вероятно, я стоял там, словно
окаменев, и не мог даже плакать, так у меня сжалось горло. Во-первых, ужасно
было потерять марки, мою величайшую радость; но еще страшнее было сознание,
что, воспользовавшись моей болезнью, их, наверное, украл Лойзик, мой
единственный друг. То был ужас, разочарование, отчаяние, скорбь, - знаете,
просто поразительно, до чего сильны переживания ребенка. Как я спустился с
чердака, я уже не помню; только после этого я снова слег, метался в жару, а
в минуты облегчения все думал, думал... Ни отцу, ни тете я не сказал ни
слова - матери у меня уже не было; я знал, что они совершенно меня не
понимают, и это как-то отдаляло меня от них, - с того времени я уже никогда
не питал к ним горячей детской привязанности. Измена Лойзика оказалась для
меня чуть ли не смертельным ударом; это было мое первое и самое страшное
разочарование в человеке. Нищий, говорил я себе, Лойзик - нищий и поэтому
ворует; вот тебе за то, что ты дружил с нищим. Это ожесточило меня; с тех
пор я стал делать различия между людьми - я утратил состояние социальной
невинности; однако тогда я не понимал еще, сколь глубоко было потрясение и
сколь многое во мне рухнуло.
Пересилив болезнь, я пересилил и боль от потери марочной коллекции.
Только еще кольнуло в сердце, когда я увидел, что Лойзик тем временем завел
новых товарищей; но, когда он прибежал ко мне, слегка смущенный после долгой
разлуки, я сказал ему сухо и по-взрослому: "Катись, я с тобой не
разговариваю!" Лойзик покраснел и не сразу ответил: "Ну и ладно!" С того
времени он упорно, по-пролетарски ненавидел меня.
Именно это событие и повлияло на всю мою жизнь, на мой выбор жизни, как
выразился бы пан Паулюс. Мой мир, если можно так сказать, был осквернен, я
перестал доверять людям; научился ненавидеть их и презирать. Больше не было
у меня друга; и когда я стал взрослеть, то начал даже гордиться тем, что мне
никто не нужен и я никому ничего не прощаю. Потом я стал замечать, что меня
никто не любит, и сам тоже стал презирать любовь и всякие сантименты. Так и
вышел из меня высокомерный, честолюбивый, педантичный - одним словом,
корректный человек; к подчиненным я относился зло, без жалости, женился без
любви, детей воспитывал в трепете и страхе и своим прилежанием и
добросовестностью добился немалых успехов. Такова была моя жизнь, вся жизнь;
я не уделял внимания ничему, кроме своих обязанностей. И когда я почию в
бозе, в газетах напишут, какой я был заслуженный работник и примерный
человек. Но если бы люди знали, сколько во всем этом одиночества, недоверия
и ожесточенности...
Три года назад умерла моя жена. Я не признавался ни себе, ни людям, но
мне было невыносимо грустно; и от тоски я начал перебирать семейные
реликвии, оставшиеся после отца и матери: фотографии, письма, мои старые
тетради... У меня перехватило горло, когда я увидел, как заботливо мой
строгий отец все это складывал и сохранял; вероятно, он все-таки любил меня.
Этими вещами был забит целый шкаф на чердаке; и на дне одного ящика я нашел
шкатулку, запечатанную печатями отца; я открыл ее - в ней лежала та самая
коллекция марок, которую я собирал пятьдесят лет назад.
Не буду скрывать - у меня ручьем хлынули слезы, и эту шкатулку я отнес
в свою комнату как некое сокровище. Значит, вот как было дело, понял я
тогда. Значит, когда я болел, кто-то нашел мою коллекцию, и отец ее
конфисковал, чтобы я из-за нее не запускал учебу. Ему не следовало этого