"Карел Чапек. Присяжный " - читать интересную книгу автора

лестнице свалилась в судорогах. Вот и вся история.
И теперь мы - двенадцать присяжных - собрались, чтобы судить ее вину.
Говорят, Луиза была красивой девушкой, только, знаете, предварительное
заключение женщину не красит: на суде она сидела какая-то опухшая, только на
бледном лице горели злые, ненавидящие глаза. Наверху в черной мантии,
воплощением справедливости, восседал председатель суда, величественный,
почти как священнослужитель. Государственным обвинителем был самый роскошный
прокурор, какого мне довелось видеть: здоровый, как бык, собранный и
напористый, словно сытый тигр; было заметно, что он упивался своей силой и
превосходством, кидаясь на добычу, которая снизу с исступленной ненавистью
сверлила его горящими глазами. Адвокат обвиняемой то и дело раздраженно
вскакивал и пререкался с государственным обвинителем; нас, присяжных, это
тяготило, порой казалось, что мы не на суде над женщиной-убийцей, а
присутствуем на каком-то споре между защитником и обвинителем...
- Были, значит, еще и мы - судьи из народа, нам хотелось судить по
совести, только при самых лучших намерениях мы большую часть времени умирали
со скуки от этих адвокатских заковык да судебных формальностей. А сзади
теснилась публика, смакующая историю Луизы Каданиковой, и когда та попадала
в тупик и затравленно молчала, было слышно, как эти люди хрюкают от
наслаждения. - Пан Фирбас отер лоб, будто вспотел. - Мне порой казалось, что
я не выборный судья, а человек на дыбе: будто самому надо встать и заявить -
признаю свою вину, делайте со мной что хотите.
Были там еще и свидетели; каждый давал показания со значительным видом,
раздуваясь от гордости, что он что-то знает; и из этих показаний
складывалась как на ладони жизнь маленького городка, этого скопища зависти,
поклепов, политиканства, протекций, шушуканья, злобы, интриг и скуки. По
одним свидетельствам, покойник был честный и прямой человек, примерный
гражданин с наилучшей репутацией; по другим - бабник, скопидом, жестокий,
безнравственный и грубый; короче - выбирай, что хочешь.
Пани Луизе доставалось больше - говорили, что она и ветреница, и
мотовка, и кокетка, носила шелковое белье, домом не занималась, делала
долги.
Обвинитель наклонился с ледяной усмешкой:
- Обвиняемая, были у вас в девичестве близкие отношения с каким-нибудь
мужчиной?
Обвиняемая молчала, только на щеках вспыхивал лихорадочный румянец.
Защитник вскакивал: прошу заслушать показания такой-то, Каданик с ней
прелюбодействовал, когда она у него служила. У них был ребенок.
Судья хмурился - видно, думал: господи, этому разбирательству конца не
будет!
Суд без конца копался в отвратительных домашних дрязгах: кто из
супругов первый начал семейную распрю, сколько получала пани Луиза на
хозяйство, было ли мужу за что ее ревновать... Тянулись часы, и мне начинало
казаться, будто говорят не о покойном Каданике и его семейной жизни, а обо
мне или о ком-нибудь из присяжных, вообще о ком-то из нас; господи, это ведь
о покойнике, а я тоже так поступал, такие вещи делаются всюду, чего об этом
толковать? Мне казалось, будто одежка за одежкой раздевают всех нас, мужчин
и женщин. Перемывают нам косточки, трясут наше грязное белье, вытягивают на
свет тайны наших постелей и привычек. Будто по косточкам разбирают нашу
собственную жизнь, только так зло и так жестоко, что она представляется