"Карел Чапек. Присяжный " - читать интересную книгу автора

сплошным адом. Собственно, Каданик был не так уж плох: ну, грубоват, срывал
на жене зло, унижал ее, был черствый и скупой, потому что зарабатывал трудно
и мало; вел беспутную - жизнь, соблазнял служанок и был в связи с некоей
вдовой, но ведь это, наверное, со зла, от уязвленного мужского самолюбия,
пани-то Луиза его ненавидела, словно он был каким-то омерзительным
насекомым. И что странно: когда кто-нибудь из свидетелей защиты показывал
против убитого - дескать, был он сварливый, мелочный, жестокий и в половом
отношении грубый и властный, - в нас присяжных-мужчинах пробуждалось что-то
вроде неудовольствия и солидарности-, стоп, думалось нам, если за это
стрелять... А когда другой свидетель показывал против пани Луизы, что она
была и легкомысленная, и щеголиха, и то и се, мы испытывали к ней какую-то
симпатию, готовы были на многое посмотреть сквозь пальцы, а четыре женщины
сжимали губы и взгляд их выражал непримиримость.
День за днем, час за часом разматывался клубок этого супружеского ада,
подсмотренного глазами служанок и врачей, соседей и сплетников: ссоры и
долги, болезни, семейные сцены, все то злое, истерическое и мучительное, что
терпит человеческая пара; перед нами словно вывешивали человеческую требуху
во всей ее убогой мерзости. Знаете, у меня добрая и порядочная жена, но иной
раз я там внизу видел не Луизу Каданикову, а свою собственную супругу, свою
Лиду, обвиняемую в том, что она выстрелом в затылок убила своего мужа
Фирбаса, собственным затылком я ощущал страшную, гремящую боль этого
выстрела, видел, как Лида, бледная и безобразно опухшая, сжимает губы и
обвиняет меня обезумевшим от ужаса, отвращения и унижения взглядом. Это Лиду
здесь раздевали и потрошили, мою жену, мою спальню, мои тайны, мои беды, мою
грубость. Я чуть не плакал, чуть не кричал: видишь, Лида, к чему это нас
привело! Я закрывал глаза, чтобы избавиться от страшного наваждения, но в
темноте показания свидетелей были еще мучительней; тогда я таращил глаза на
Луизу, и у меня сжималось сердце: господи, Лида, как ты переменилась!
Когда я возвращался из суда домой, Лида встречала меня нетерпеливым
вопросом, ну, как, осудят? По-своему это был сенсационный процесс, главным
образом для дамочек.
- Я, - провозглашала моя жена, горя от возбужденния, - я бы ее осудила.
- Тебя это не касается, - кричал я на нее: мне было страшно
разговаривать с ней об этом.
Последний вечер перед вынесением приговора меня охватило беспокойство:
я метался из угла в угол, рассуждая: скорее всего, Луизу оправдают, зачем же
иначе среди присяжных четыре женщины? Еще один голос, отрицающий виновность,
и она освобождена; так как же, будешь ты голосовать за это? Ответа я не
находил, только, неизвестно почему, у меня мелькнула неприятная мысль - ведь
и у меня в ночном столике лежит заряженный револьвер - еще с времен войны, -
может статься, в один прекрасный день он приглянется и моей жене! Я взял
револьвер в руки: не спрятать ли тебя, а может, вообще выкинуть7 Пока нет
нужды - криво усмехнулся я, - пока не решится с Луизой' И снова мучил себя -
что будет и как, господи, за что, за что я должен голосовать?
В последний день выступал государственный обвинитель; говорил гладко и
уверенно, - не знаю, откуда у него на это право, - выступал он именем семьи
как таковой. Я слушал его словно издалека, а он так выразительно, так
подчеркнуто произносил: семья, семейная жизнь, супружество, муж и жена,
задачи и обязанности жены; говорили, что это была одна из самых блестящих
обвинительных речей Потом слово взял адвокат пани Луизы и учинил что-то