"Чарльз Спенсер Чаплин. Моя биография " - читать интересную книгу автора

мне Новый завет, играя и объясняя в своей неподражаемой манере, как любил и
жалел Христос бедняков и маленьких детей. Может быть, эта прочувствованность
была вызвана моей болезнью, но мамино толкование Христа было самым понятным
и самым трогательным из всех, какие мне когда-либо доводилось слышать или
видеть. Она говорила о его терпимости и умении прощать, о грешнице, которую
толпа хотела забросать камнями, а он сказал: "Кто из вас без греха, пусть
первый бросит в нее камень".
Она читала дотемна, прервав чтение только затем, чтобы зажечь лампу, а
потом рассказывала о вере, которую Иисус вселял в больных, - им достаточно
было коснуться лишь края его одежды, чтобы тут же излечиться.
Рассказывала она и о ненависти, зависти первосвященников и фарисеев,
описывала, как схватили Христа и с каким спокойным достоинством держался он
перед Понтием Пилатом, когда тот, умывая руки, сказал (это она уже играла
актерски): "Я никакой вины не нахожу в нем". И дальше рассказывала, как они
раздели его донага и стали бичевать, возложили на голову терновый венец,
издевались и плевали ему в лицо, говоря: "Радуйся, царь Иудейский!".
Мама продолжала рассказывать, и слезы лились из ее глаз. Она вспоминала
о Симоне, который помог Христу нести крест на Голгофу, и о том, как Христос
благодарно взглянул на него, о раскаявшемся Варавве, который умирал вместе с
ним на кресте, прося у него прощения, на что Христос ответил ему: "Сегодня
же будешь со мной в раю". И о том, как распятый на кресте Спаситель смотрел
па свою мать и говорил ей: "Женщина, се - сын твой!". И как в предсмертную
минуту воскликнул: "Боже мой, для чего ты меня оставил?" И мы оба плакали.
- Вот видишь, - говорила мать, - он был такой же, как и все мы. Он тоже
мучился сомнениями.
Мать так увлекла меня своим рассказом, что мне захотелось умереть в эту
же ночь, чтобы скорее встретиться с Христом. Но мать умерила мой пыл: "Иисус
Христос хочет, чтобы ты жил и сперва выполнил на земле то, что тебе
предназначено", - сказала она. В этой темной комнатке в подвале на
Окли-стрит мать озарила мою душу тем светом доброты, который подарил
литературе и театру самые великие и плодотворные темы: любовь, милосердие и
человечность.

***

Теперь, когда нас окружала бедность, мы неизбежно переняли бы корявую
речь трущоб, если бы мать перестала за этим следить. Но она всегда
внимательно прислушивалась к нашей речи, исправляла наши ошибки и давала нам
понять, что мы не должны говорить так, как наши соседи.
Мы становились все беднее и беднее, и часто, по своей детской
наивности, я упрекал мать за то, что она не возвращается на сцену. В ответ
она улыбалась и говорила, что в театре царят притворство и ложь и что в
такой жизни легко забывают бога. Однако стоило ей самой заговорить о театре,
как она увлекалась и вспоминала о нем с восторгом. Иногда эти воспоминания
вызывали в ней грусть, и она надолго умолкала над своим шитьем. Я тоже
впадал в дурное настроение, горько сожалея о том, что эта волшебная жизнь
была уже не для нас. Но тут, бывало, мать взглянет на меня, заметит, что я
огорчился, и начнет весело утешать меня.
Приближалась зима, а у Сиднея не было теплой одежды. Мать смастерила
ему пальто из своего старого бархатного жакета. К несчастью, рукава в нем