"Антон Павлович Чехов. Рассказ неизвестного человека" - читать интересную книгу автора

Что день грядущий мне готовит?

но тотчас же, точно испугавшись, встанет и уйдет подальше от рояля.
Гости обыкновенно сходились к десяти часам.
Они играли в кабинете Орлова в карты, а я и Поля подавали им чай. Тут
только я мог, как следует, постигнуть всю сладость лакейства. Стоять в
продолжение четырех-пяти часов около двери, следить за тем, чтобы не было
пустых стаканов, переменять пепельницы, подбегать к столу, чтобы поднять
оброненный мелок или карту, а главное, стоять, ждать, быть внимательным и
не сметь ни говорить, ни кашлять, ни улыбаться, это, уверяю вас, тяжелее
самого тяжелого крестьянского труда. Я когда-то стаивал на вахте по четыре
часа в бурные зимние ночи и нахожу, что вахта несравненно легче.
Играли в карты часов до двух, иногда до трех и потом, потягиваясь,
шли в столовую ужинать или, как говорил Орлов, подзакусить. За ужином
разговоры. Начиналось обыкновенно с того, что Орлов со смеющимися глазами
заводил речь о каком-нибудь знакомом, о недавно прочитанной книге, о новом
назначении или проекте; льстивый Кукушкин подхватывал в тон, и начиналась,
по тогдашнему моему настроению, препротивная музыка. Ирония Орлова и его
друзей не знала пределов и не щадила никого и ничего. Говорили о религии -
ирония, говорили о философии, о смысле и целях жизни - ирония, поднимал ли
кто вопрос о народе - ирония. В Петербурге есть особая порода людей,
которые специально занимаются тем, что вышучивают каждое явление жизни;
они не могут пройти даже мимо голодного или самоубийцы без того, чтобы не
сказать пошлости. Но Орлов и его приятели не шутили и не вышучивали, а
говорили с иронией. Они говорили, что бога нет и со смертью личность
исчезает совершенно; бессмертные существуют только во французской
академии. Истинного блага нет и не может быть, так как наличность его
обусловлена человеческим совершенством, а последнее есть логическая
нелепость. Россия такая же скучная и убогая страна, как Персия.
Интеллигенция безнадежна; по мнению Пекарского, она в громадном
большинстве состоит из людей неспособных и никуда не годных. Народ же
спился, обленился, изворовался и вырождается. Науки у нас нет, литература
неуклюжа, торговля держится на мошенничестве: "не обманешь - не продашь".
И всё в таком роде, и всё смешно.
От вина к концу ужина становились веселее и переходили к веселым
разговорам. Подсмеивались над семейною жизнью Грузина, над победами
Кукушкина или над Пекарским, у которого будто бы в расходной книжке была
одна страничка с заголовком: На дела благотворительности и другая - На
физиологические потребности. Говорили, что нет верных жен; нет такой жены,
от которой, при некотором навыке, нельзя было бы добиться ласок, не выходя
из гостиной, в то время, когда рядом в кабинете сидит муж.
Девочки-подростки развращены и уже знают все. Орлов хранит у себя письмо
одной четырнадцатилетней гимназистки: она, возвращаясь из гимназии,
"замарьяжила на Невском офицерика", который будто бы увел ее к себе и
отпустил только поздно вечером, а она поспешила написать об этом подруге,
чтобы поделиться восторгами. Говорили, что чистоты нравов не было никогда
и нет ее, очевидно, она не нужна; человечество до сих пор прекрасно
обходилось без нее. Вред же от так называемого разврата несомненно
преувеличен. Извращение, предусмотренное в нашем уставе о наказаниях, не
мешало Диогену быть философом и учителем;