"Антон Павлович Чехов. Соседи" - читать интересную книгу автора

человек, которого легко обмануть и обидеть, и мужики недаром называют его
"простоватым".
Он либерал и считается в уезде красным, но и это выходит у него скучно.
В его вольнодумстве нет оригинальности и пафоса; возмущается, негодует и
радуется он как-то все в одну ноту, не эффектно и вяло. Даже в минуты
сильного воодушевления он не поднимает головы и остается сутулым. Но скучнее
всего, что даже свои хорошие, честные идеи он умудряется выражать так, что
они кажутся у него банальными и отсталыми. Вспоминается что-то старое, давно
читанное, когда он медленно, с глубокомысленным видом, начинает толковать
про честные, светлые минуты, про лучшие годы, или когда восторгается
молодежью, которая всегда шла и идет впереди общества, или порицает русских
людей за то, что они в тридцать лет надевают халат и забывают заветы своей
almae matris. (1) Когда остаешься у него ночевать, то он кладет на ночной
столик Писарева или Дарвина. Если скажешь, что я это уже читал, то он выйдет
и принесет Добролюбова. Это называлось в уезде вольнодумством, и многие
смотрели на это вольнодумство как на невинное и безобидное чудачество; но
оно, однако, сделало его глубоко несчастным. Оно было для него тою личинкой,
о которой он только что говорил: крепко приросло к нему и пило из его сердца
кровь. В прошлом странный брак во вкусе Достоевского, длинные письма и
копии, писанные плохим, неразборчивым почерком, но с большим чувством,
бесконечные недоразумения, объяснения, разочарования, потом долги, вторая
закладная, жалованье жене, ежемесячные займы - и все это никому не в пользу,
ни себе, ни людям. И в настоящем, как прежде, все он топорщится, ищет
подвига и суется в чужие дела; по-прежнему, при всяком удобном случае,
длинные письма и копии, утомительные, шаблонные разговоры об общине или о
поднятии кустарной промышленности, или об учреждении сыроварен, - разговоры,
похожие один на другой, точно он приготовляет их не в живом мозгу, а
машинным способом. И наконец этот скандал с Зиной, который неизвестно чем
еще кончится!
А между тем сестра Зина молода, - ей только 22 года, - хороша собой,
изящна, весела; она хохотушка, болтунья, спорщица, страстная музыкантша; она
знает толк в нарядах, в книгах и в хорошей обстановке, и у себя дома не
потерпела бы такой комнатки, как эта, где пахнет сапогами и дешевою водкой.
Она тоже либералка, но в ее вольнодумстве чувствуются избыток сил, тщеславие
молодой, сильной, смелой девушки, страстная жажда быть лучше и оригинальнее
других... Как же могло случиться, что она полюбила Власича?
"Он - Дон-Кихот, упрямый фанатик, маньяк, - думал Петр Михайлыч, - а
она такая же рыхлая, слабохарактерная и покладистая, как я... Мы с ней
сдаемся скоро и без сопротивления. Она полюбила его; но разве я сам не люблю
его, несмотря ни на что..."
Петр Михайлыч считал Власича хорошим, честным, но узким и односторонним
человеком. В его волнениях и страданиях, да и во всей его жизни, он не видел
ни ближайших, ни отдаленных высших целей, а видел только скуку и неуменье
жить. Его самоотвержение и все то, что Власич называл подвигом или честным
порывом, представлялись ему бесполезною тратой сил, ненужными холостыми
выстрелами, на которые шло очень много пороху. А то, что Власич фанатически
верил в необыкновенную честность и непогрешимость своего мышления, казалось
ему наивным и даже болезненным; и то, что Власич всю свою жизнь как-то
ухитрялся перепутывать ничтожное с высоким, что он глупо женился и считал
это подвигом, и потом сходился с женщинами и видел в этом торжество какой-то