"Вадим Чекунов. Шанхай. Любовь подонка" - читать интересную книгу автора

- Что?
- Туфли... Ты не дал мне надеть туфли... Они дорогие...
Достаю из конверта пару стольников. Один еще остается.
Показываю ей в сторону Варшавки.
- Иди, дойдешь босиком. Лови тачку и вали отсюда. Чтобы больше я тебя
не видел.
Инна берет деньги.
Догоняю бегущих людей.
Не оборачиваюсь.
С каждым шагом ноги деревенеют, становятся чужими. Остро хочется ссать.
Соседнего дома нет. На его месте - огромная, в несколько метров, куча
мусора. Из нее валит густой дым.
Жуткий, незнакомый запах. Во рту сухо от запоздалого страха.
Высокий усатый мужик в футболке предлагает разбирать завалы. Дом был
кирпичный, как и мой: развалился весь, лишь кое-где видны куски стен. Торчат
гнутые железки - не то арматурины, не то трубы, валяются смятые кровельные
листы - бывшая крыша.
Понимаю, что никакие завалы разбирать не могу.
Лицо немеет, я тру его руками, не чувствуя кожи.
Меня вдруг выворачивает, хотя особо нечем, не закусывал ведь.
Последнее, на что смотрю - деревянная решетка, рядом с ней поломанный
ящик, чей-то ботинок и куча тряпья...
И дым, дым, дым...
Возвращаюсь к подъезду. Жильцы кучкуются возле двери. Лица их серые,
опухшие, словно неживые.
Инны среди них не вижу.
Уехала.
Стараясь смотреть лишь себе под ноги - разбитые кроссовки ощупывают
мокрый асфальт, - выхожу на Каширку.
Порезанная пятка почти не болит.
Палатка открыта. У распахнутой двери стоят две молодые армянки. Водкой
они точно торгуют...
Пока достаю деньги, слышу, как они по-армянски обсуждают случившееся.
Говорят про какого-то Сурена. Пытаюсь понять. Нет, не террористки.
Собираются звонить Сурену, чтобы подвез еще водки - сегодня будет большой
спрос...
Будет спрос, будет. Беранэм кунэм. Твою мать!..
Армянки замолкают на полуслове.
Оказывается, вслух сказал.
- Мужчина! - обращается кто-то ко мне. - Мужчина, в свитере синем!
Точно, ко мне. Синий свитер у меня. Совсем недавно я был молодым
человеком, теперь вот - мужчина. В свитере синем.
Рыхлая бледная тетка лет сорока тянет ко мне пластиковый стакан. Лицо
зареванное, на голове нелепая в окружающей нас серой мгле пестрая косынка.
- Горе-то какое!.. - говорит тетка.
Глаза у нее темные, пустые.
Наливаю ей. Тетка держит стакан в руке, разглядывает непонимающе. Потом
возвращает его мне, плача в голос:
- Это я вам... Что ж вы без всего-то... Вот горе-то... Горе...
Тетка что-то спрашивает, но я не понимаю ее, не слышу. Она машет рукой