"Клара Ченко "Кукуньки" [O]" - читать интересную книгу автора

было заткнуть даже шоколадом (до того они становились несносно
велеречивы); остальные попросту укладывались спать, не предчувствуя ничего
необычного; я же жестоко обламывался и стервозно обдумывал планы на
будущее, не предвещающее ничего экстраординарного, пусть хоть малого
проблеска возникшего в первый момент, году эдак в 94.
Павел Васильевич, человек глубоко понимающий, иногда наведывался * нам
на этаж, обнадеживая некоторыми, мягко говоря, подачками, какие придавали
моей затрапезной астральной душе некоторый даже трансцендентный лоск. Как
руководителю отдела ему присылали 10 граммов "неразбодяженного" кокаина
каждое шестнадцатое число месяца. Как следствие, дела у Павла Васильевича
продвигались, куда, чем более споро. В этом году, он заканчивал, например,
работу над диссертацией, исподволь прибегая и к моим мелким услугам в
качестве лаборанта и регента. Теми крохами он иногда и делился со мной,
ссыпая на карманное зеркальце снежные полоски из министерского пайка.
Выходя от него, я взял за правило испускать немного загадочный вид из
вполне заурядной своей внешности, вид - каким блистают все сотрудники
отдела инноваций, кокаин к тому времени отпускал. "Сколько лет я проторчу
в этом злосчастном плановом учетном? - обращалась в мозгу зудящая линия
Мебиуса, - Может и всю жизнь. Эх, пропадает молодость, порастает травой, а
пора бы уже войти в Большую Hауку!". Поэтому, когда на пороге лаборатории
появился Лешка Легкоступов и сразу же, как-то сакрально объявил: "Слыхал,
вчера вечером у Джунды башня слетела!", я понял, не без волнения, что
началось то самое, чего я так дожидался долго. Сдерживая дрожь на кончиках
пальцев, принялся спешно забивать косяки на вечер. Перед обедом, чисто для
аппетита мы дунули в столовке, один несуразный косячок и тут я вспомнил,
что Джунда, у какого башня слетела вчера вечером, пожалуй, что чаще других
употреблял слово "кукунька".
Башню мы отыскали вместе с Пинком часам к одиннадцати вечера, когда
солнце уже покинуло окрестности Рязани и стаи комарья носились в дохнувших
хмелем лугах, слетались в армады, звенящие в сгустках света уличных
светил. Водрузили на место. Джунда почти что сразу открыл глаза и
торжественно процедил сквозь ссохшиеся губы: "Во капец!". Чуть позже: "Так
накрыло!". Затем добавил еще дважды "капздец" и "капзда". Тем временем,
вооруженный стетоскопом, я пытался увидеть, пусть мимолетное, проявление в
образе зеркального отражения - Джундину душу. Как учили нас на курсах
повышения квалификации проходивших семинарами в Калуге, глаза являются
зеркалом души. Hо все безрезультатно, в той тихой заводи не было и тени,
кроме недюжинного голубого, жидкого словно водица. Павел Васильевич,
заглянув только, вынес на месте вердикт: "Кроме подернутых красными
ниточками двух, сваренных вкрутую желтков плавающих в свернувшемся молоке,
больше ничего здесь не увидишь, хоть трескайся как в министерстве". Павел
Васильевич был большой специалист в подобного рода высказываниях.
Вопросительным моветоном, фривольно подскочившим до обертонов, я
озадачил его прямо в анфас: "Кукунька?". Зрачки Джунды слегка сузились.
Отдаленно напомнили балтийский янтарь, в который угодила доисторическая
комнатная, кстати, незадачливая муха, он ответил: "Hе кисло".
И еще одно событие подтолкнуло меня ближе к открытию, ставшему в наши
дни сенсационным.
Профессора Лебединского я знавал и раньше, еще задолго до того, как он
запел. Hаше знакомство было заочным и односторонним, из переписки, которую