"Праздник саранчи" - читать интересную книгу автора (Саморядов Алексей Алексеевич, Луцик Пётр...)

СЕВЕРНАЯ ОДИССЕЯ

Месяц, из-за туч, неживым светом осветил фиолетовые сопки и черную глухую тайгу. В сопках, утонув в снегу, спал сибирский поселок. Ни света, ни звука, ни движения не было в нем, лишь тонкие дымы над трубами поднимались в самое небо.

Из глубокого валежника на сопку вышел волк. Оглядел поселок, лежавший внизу, сел на искристый снег, зевнул. Вдруг вскочил, насторожившись. Из кустов выскочил другой волк, они сцепились, молча, насмерть, и так же молча отскочили друг от друга. Сели, глядя на поселок, один из них поднял голову к месяцу, завыл тоскливо…

— …Время теперь смутное, ждать всего можно… — В просторной избе за столом сидели гости из города. На столе стояли коньяк, рюмки, закуска. Хозяин, мужик средних лет, сидел на подоконнике у замерзшего окна, глядел на свои босые ноги. Говорил старший из гостей.

— …Сапожникова на Мае убили, Коннов за Колымой погиб. Снегирев в тайге пропал со всеми, людьми. Морозов в тюрьме, Сергей Москва в тюрьме… Кроме тебя, Александр Степанович, караван на север вести некому.

Александр Сафронов встал с подоконника, заходил по половикам стремительно, высокий, худой, как крученая веревка, в выпущенной из брюк рубахе:

— Мне уж сколько лет! А кроме рыбьего духа да собачьего пота ничего и не вспомню! Все в тундре волком пробегал. А случись помереть завтра, человеческой жизни-то и не было!

Он засмеялся, лохматя рукой волосы:

— Я уж говорил вам, не могу я. Когда мог, не отказывался, а теперь откажусь. Жена беременная, — он развей руками. — Говорит, что беременная. Я ей слово дал, два года а тундру не ходить. Так что спасибо за доверие, не могу.

Он встал под низким деревянным потолком, заложив руки в карманы:

— Епанчина возьмите.

Старший из гостей налил коньяк в рюмки:

— Епанчин пьет. Сказал, два месяца пить буду и, если не помру, тогда пойду в тундру.

— Не помрет, — подумав, сказал Сафронов.

— Спирт два месяца ждать не может, — заговорил второй из гостей, с редкими волосами и круглым татарским лицом.

Они сидели, подняв рюмки. Сафронов, увидев, что гости ждут, подошел, взял свою. Выпили.

— Не могу я, — Александр заходил снова. — И мужиков не соберу. Не пойдет сейчас никто, работа у всех.

— Отвезете спирт, и тебе и мужикам твоим вдвое против прежнего заплатим, — Снова заговорил старший.

— Да не пойдут мужики за деньги! Что теперь — деньги! Вы-то не с деньгами обратно пойдете, за спирт у чукчи золото, мех, алмазы менять будете! Разве что долю хорошую в спирте каждому, а так не пойдут мужики!

— А какая, ты думаешь, доля?

— По пятьдесят литров, тогда, может, и пойдут мужики.

— Это по двадцать тысяч рубликов выходит! — быстро в уме подсчитав редковолосый.

Сафронов крутнулся, подошел к столу, склонился над ним:

— Это если живыми дойдём, да живыми назад придем, то может и выходит!

— Лазарь! — старший кивнул редковолосому, чтобы замолчал. — Что ж, можно и по пятьдесят литров.

— Да вы пейте, пейте! — Сафронов оскалился в улыбке Лазарю, отошел снова к окну. — В тундре сейчас неспокойно, кордоны да банды. Костя Гордиенко алмазный прииск разбил… — он глянул в окно. — Не, не пойду, убьют еще… Жена с горя пить станет, сопьется.

Лазарь подался вперед, поставил локоть на стол:

— Все хотел спросить, это ты из Хандыги караван через четыре кордона провел и обратно вернулся?

Сафронов глянул на него быстро, снова ощерил в улыбке зубы:

— Брешут люди… Сибирь велика, в Сибири людей много…

Женский голос позвал его из приоткрытой двери. Он быстро прошел за занавеску, вернулся тут же, поставил на стол две тарелки с жареной рыбой.

Старший снова разлил коньяк, поднял рюмку:

— Александр Степаныч, — сказал тихо. — Сибирь велика, а пришли к тебе. За дом твой, за хозяйку, чтоб все у вас по чести было! Лазарь, — он кивнул товарищу.

Лазарь быстро поднялся, достал из тюка брезентовый сверток, развернул на столе. В ряд легли новая винтовка, вороненый наган, офицерская портупея и бинокль в футляре.

— Это вот подарок тебе от нас, прими от всей души.

Сафронов оглядел все, выбрал винтовку, осмотрел серьезно, щелкнул затвором, положил.

— Трехлинейка, — сказал уважительно. — Старого образца, теперь таких не делают. А бинокль-то на что? — он взял из футляра бинокль, осторожно, с восхищением.

— Природу будешь наблюдать, — заулыбался старший. — Это цейсовский, германцы делали.

Александр положил и бинокль:

— Спасибо за честь, но принять не могу. Отдариться мне втечем, а караван я не поведу.

— Обижаешь, — глухо сказал старший. — Мы тебе из уважения, за заслуги твои, а поведешь ты караван или нет, это здесь не при чем! — и он снова кивнул Лазарю, указав рукой.

Лазарь собрал все проворно, завернул в брезент и переложил на хозяйский сундук. Сафронов повел бровью, но промолчал. Отвернувшись, отошел к окну.

Гости собрались, надев шапки, пошли в сени.

— Спасибо за угощение, пошли мы, — старший кашлянул, — что молчишь-то?

— А чего говорить? — лениво, не оборачиваясь, отозвался Сафронов. — Завози товар, там видно будет!

Старший улыбнулся, крутнув головой, подтолкнул Лазаря к сеням.

Скрипя снегом, они сошли с крыльца, прошли через замерзший двор, вдруг зажглись фары. Грузовик, прятавшийся за воротами, включил двигатель.

Поселок замер, притаился в ледяной ночи. Месяц все так же освещал ртутным светом сопки. Два волка спускались с холмя к поселку, петляя на крутом склоне. Внизу, мигая огнями, урча, ползла маленькая машина.

Жена поправила подушку у спящего пятилетнего сына, вышла из-за занавески.

Сафронов лежал на кровати, молча, глядел в потолок. Она заходила вдоль кровати, перебирая какие-то тряпки. Под платьем вырисовывался ее живот.

— В тундру пойдешь! — выпалила она сразу.

— Зачем? — удивился Александр.

— Спирт опять чукчам повезешь!

— Ничего я не повезу.

— А убьют тебя дурака, что мне делать одной?

— Такие, как ты, вдовами не засиживаются, — он поймал ее за подол, притянул к кровати. — Найдешь себе бухгалтера…

Она пыталась молча вырваться, но он завалил ее на кровать, повернул боком, обнял сзади.

— Ты мне слово дал? Пусти же! — она отбивалась свирепо локтями.

Александр вдруг задрал ей платье, стал рукой гладить ее по ногам.

— Знаешь, почему я на тебе женился…

Он ласково дышал ей в затылок, она отбивалась молча, стираясь вырваться.

—..Из-за твоей задницы. Такую задницу еще поискать надо, — философски рассуждал он, забираясь рукой все выше. — Эта не задница, а целая страна, просто какая-то Италия, а не задница…

— Дурак! — она вырвалась наконец, ударила его изо всей силы ладонью. — Такой же как раньше, дурак! — засмеялась, покрасневшая, поправляя сбившиеся волосы, одергивая платье на животе. — Колька, брат мой, проситься будет, ты его не бери! Ему жениться надо, а не по тайге шататься!

Мотоцикл, светя фарой, пробирался среди огромных заснеженных елей, синими конусами уходивших куда-то вверх, куда не достигал слабый свет. Застывшие еловые лапы вырастали из Арака навстречу, накрывая всадника, заглушая звук мотора.

Наконец луч высветил небольшую глухую избу на поляне. Мотоцикл встал. Над избой курился дым. Всадник соскочил с мотоцикла, пошел в дом.

В сенях, его остановил мужик. Они поздоровались. Прибывший оказался парнем лет двадцати двух. Приоткрыв дверь в комнату, мужик крикнул:

— Александр Степаныч, к тебе тут пришли!

Парень через приоткрытую дверь успел заметить длинный стол, за столом человек семь мужиков. Все громко смеялись над чем-то.

Сафронов вышел, прикрыл дверь. Он был в галифе и новых офицерских сапогах.

— Здоров, Николай, чего тебе? — он пожал парню руку.

— Я с леспромхоза уволился, с тобой в тундру пойду! — сразу сказал Николай, глядя прямо и твердо.

— Не пойдешь, — ответил Александр спокойно.

— Что мне, с бабами сидеть здесь что ли? — помрачнел парень.

— Не пойдешь, — повторил Сафронов.

Николай двинулся к нему, оглядел зло:

— Был бы ты мне не родственник, я бы тебе всю морду разбил, за ласку твою, за доброту! — сказал он тихо.

Александр отодвинул его в грудь, оглядел с ног до головы, пошел в избу, усмехнувшись:

— Черт с тобой, собирайся! — захлопнул дверь.

В избе было накурено, шумно. Мужики склонились над столом, где лежала карта, исписанные тетрадные листы.

Сафронов подошел, поставил на лавку ногу в сапоге, глянул через головы.

— Это кто ж Косцова записал? Он пьяный — дурак, а трезвый — вор. Это если рыбу В Якутск везти, он годится. Да и то не рыбу, а мешки пустые. Брата жены моей, Николая пиши.

— Молодой вроде… — сказал кто-то.

— Вот и хорошо! Что ж, я что ль старый? — Сафронов с удовольствием прошел по избе, любуясь новыми сапогами. — Устроили, понимаешь, богадельню… А что, Андрюшка, как снег за перевалом?

Сидевший в углу огромный якут заулыбался, кивнул обвязанной красным платком головой:

— Хороший снег, белый, — ответил с акцентом.

— Это хорошо, раз белый. Митренко!

— Я! — отозвался по-военному мужик, все зубы у которого были из железа.

— Рыбу для собак заготовили?

— Готовим, а как же.

— Расстреляю я тебя, Митренко! — Сафронов притопнул. — А что, мужики, хорошие у меня сапоги?

Караван вытянулся наискосок по склону безлесого холма, и когда нарты стали выходить на гребень, над дальними холмами взошло обмороженное сизое солнце, Псы лаяли на сто голосов, взбивая целинный снег. Люди кричали, наваливаясь на нарты на крутизне. На нартах, под шкурами, лежали увязанные рядами тридцатилитровые алюминиевые канистры со спиртом. Розовые холмы простирались кругом…

Солнце село, красное, словно остывающее. Надвигалась ночь. Караван двигался в тайге, петляя сведи кривых редких сосан…

Снег яркий, До слепоты. Корабельные сосны, вытянувшиеся в струну, стояли неподвижно.

На первой упряжке, шедшей почти пустой, чуть впереди сидел проводник якут — Андрей Потемкин. Капюшон парки его откинут, красным платком схвачена голова, волосы заплетены в тугую черную косу. Его нарты прокладывали путь.

За ним упряжка Сафронова. Александр полулежал, редко поправляя собак шестом, задумчиво оглядывал тайгу. Рядом лежала винтовка.

Следом шли нарты со спиртом. Одни, вторые, третьим Сдин погонщик курил, другой — жевал что-то. У каждого карабин или ружье.

В середине каравана, рядом с погонщиком, в хорошей шубе и городской шапке ссутулился тоскливо Лазарь.

На последних нартах спиной к собакам сидел Николай Смагин, глядел назад, сплевывал время от времени на пустую дорогу, оставленную караваном.

Вечер. Караван вдруг сбился с прямой, и все упряжки съехались в круг и встали. Тут же задали собакам корм. Двое мужиков рубили сушняк. Другие переговаривались, устало осматривали нарты, упряжь.

Разом в кругу запылали четыре костра. В казанах и чайниках шипел плавящийся снег. Вокруг костров уже настелили кошмы и шкуры. Гремела посуда, кто-то резал хлеб. Казалось, что лагерь стоит здесь уже давно.

После ужина мужики легли вповалку на шкуры, оставив двух часовых, Сафронов отошел от костров за нарты, закурил, поглядывая на белое от звезд небо, на черные холмы. Сзади кашлянули и подошел Лазарь. Он тоже закурил:

— Как, Александр Степанович, думаешь, сколько километров прошли?

— Да откуда ж я знаю, у меня спидометра нет.

— Вроде вместе караван ведем, — обиделся Лазарь. — Я за спирт отвечаю… Как думаешь, уже опасно здесь?.

— Здесь? — Сафронов плюнул. — Нет. Однако ты, Лазарь Елизарыч, если по нужде, далеко не уходи. Пропадешь еще.

— Как пропаду? — насторожился Лазарь.

— А так, — Сафронов оглядел его строго. — Вид у тебя начальственный. Отойдешь в холмы, — он указал рукой, — а там темно! А в темноте народ любопытный! Уж непременно захочет посмотреть, что у тебя в карманах. А ты кричать начнешь. А в темноте этого не любят! — и он, сплюнув окурок, пошел к кострам.

Лазарь глянул ему вслед зло, хотел помочиться, но вдруг заозирался испуганно и поспешил следом…

Тронулись затемно, сонные собаки молчали, люди дремали на нартах…

Снова садилось солнце. Караван пересекал огромную заснеженную расщелину. Нарты по очереди пробивались по глубокому снегу на дно, где погонщики брались за них со всех сторон и, налегая дружно, почти на руках выносили наверх. Дула поземка…

День, Холмы под низким солнцем стали круче, впереди начинался горный хребет, обледенелый и голый.

Андрей Потемкин, правивший первый, напевал что-то невнятное. Вдруг он остановился и перехватил карабин, глядя куда-то вправо.

Караваи встал. На дальнем холме, по гребню, параллельно им двигалась черная точка.

Александр долго глядел в бинокль, затем передал его Андрею. Все напряженно следили за черной точкой.

— Как эвенк едет, собака, — зло сказал Андрей, глядя _ в бинокль.

Александр огляделся вокруг. Они переглянулись с якутом.

— А ну, мужики! — крикнул Александр и вскочил на свои нарты. — Теперь давай ходу! А ну давай! Оп-оп-оп-оп!

Караван круто взял влево, за холм. Растянувшись, увеличив скорость, нарты пошли на подъем… Кругом не было ни души…

Перевалив гребень, не сбавляя ходу, пошли в маленькою долину. Люди бежали рядом с нартами, придерживая груз на склоне. Это были настоящие гонки.

— А ну давай! — кричал изредка Александр.

Вокруг по-прежнему не было ни души.

Андрей, гнавший свою упряжку далеко впереди каравана, вдруг снова встал. Караван догнал его и тоже встал между крутых холмов.

Впереди, шагах в трехстах под сосной на раскладном брезентовом стуле сидел человек.

Погонщики сбились в кучу у передних нарт, разглядывая его по очереди в бинокль.

— Это Игореша, — сказал Митренко, мужик с железными зубами и ястребиным носом. — Банников. Степана Банникова младший брат.

— Ну и что, что Игореша? — спросил, подходя, запыхавшийся Лазарь.

— А то, что он три года назад на Оби утонул!

Погонщики ложились в цепь, без команды, каждый у своих нарт, кто стволом вправо, кто влево.

— Смотри, флаг, Андреевский! — вдруг закричали по цепи. — Это Митрофан! Митрофан Сковородников!

Справа и слева, по гребням холмов тоже показались залегшие в цепь стрелки. Человек под сосной поднялся со стула и пошел к каравану…

— Здорово, Игореша! — весело закричали мужики подходившему Банникову.

— Для бешеной собаки семь верст не крюк! — поздоровался Банников.

Был Игореша в хорошем полушубке, хорошей офицерской портупее, но без оружия и улыбался.

— Сказывали, ты на Оби три года назад утонул? — сказал ему Митренко, держа карабин наперевес.

— Было дело. Я после этого еще два раза в Крыму топ.

— Ты, парень, чего бродишь здесь, потерял что ли чего? — спросил его Сафронов строго.

— Привет вам от Митрофана Романыча! — спокойно ответил Банников и глянул на холмы. — Здесь они недалече.

— Спасибо, что здесь. А что, надобность у Митрофана Романыча какая или прогуляться решил?

— Прогуляться, — улыбнулся Игореша. — И надобность тоже.

— Белок промышляете? — оскалил железные зубы Мйтренко. — Так здесь белку отродясь никто не брал, это вам за хребет надо идти! — продолжал он удивленно. — Какие же тут, блядь, белки!

— Так я и говорю, какие белки! — Игореша продолжал улыбаться. — А Митрофан Романыч говорит, здесь постоим, — и белки будут, и зайцы. Так что, Александр Степаныч, — он обратился к Сафронову, — в гости он вас просит, поговорить хочет.

Все замолчали.

— Скоро ночь будет, — заговорил вдруг негромко, ни на кого не глядя, якут Потемкин. — Постреляем маломало и уйдем. Не ходи к Митрофану.

Сафронов глянул на холмы, положил на нарты Свою трехлинейку.

— Схожу. Поздороваюсь с Митрофаном. Если через час не приду, можете стрелять, а ночью, глядишь, проскочите. — И он не спеша пошел по следам Банникова.

Игореша пошел было за ним, но Потемкин окликнул его, направив свай карабин ему в живот.

— Ей, парень, куда пошел? Садись рядом, покурим, может, и ходить тебе больше не надо будет.

Игореша помялся в нерешительности, глядя на карабин.

— Иди, иди, — подбодрил его Потемкин, — курить будем.

Митрофан Романович Сковородников сидел на нартах, застеленных хорошим туркменским ковром, поджав одну ногу под себя, е хороших офицерских сапогах, в теплом, военного покроя, кителе, перетянутом ремнями. В генеральской папахе без кокарды и хорошей песцовой шубе внакидку.

За ним стояпи две просторные армейские палатки, двое у костра жарили тушу оленя, насаженную целиком на лом.

— Здорово, Сафронов! — крикнул Сковородников, не вставая с нарт, улыбнулся. Лицо у него, крепкое, продубленное ветром, почерневшее от северного солнца, был он хорошо выбрит и здоров. — У тебя жена, говорят, родить скоро должна, а ты по тайге бегаешь, как мальчик! Леспромхозу от вас один убыток.

Рядом с ним сидел огромный, невероятно широкий человек во всем черном, у ног на шкурах стоял японский телевизор, показывающий какой-то концерт.

— А что, Митрофан Романович, какой закон вышел, что по тайге ходить нельзя? — спросил Сафронов.

— Закон один! — Строго ответил Сковородников, — вело тебя на сосне повесить, это и будет закон!

— Что же я, Митрофан Романыч, басурманин какой, что меня запросто так на сосне вешать? — удивился Александр.

— Может и басурманин! — отозвался человек во всем черном.

Александр рассмотрел у него под распахнутым полушубком большой серебряный крест на рясе и на черной шапке тоже маленький крестик. Человек был бородат до самых глаз.

Принесли закипевший чайник, и Митрофан сам разлил чай в три пиалушки, подал одну Сафронову:

— Садись! — он указал рукой рядом с собой. — Воевать со мной собрался?

— Да ты что, Митрофан Романыч, мы тихонько пройдем, и не потревожим! — Сафронов присел, взял пиалу.

— Везете что?

— Да и не везем ничего. Так, дрянь! — Александр между делом оглядывал лагерь.

— Дрянь, говоришь? — Митрофан строго глянул на Сафронова. — А я тебя из-за этой дряни неделю ожидаю. Людей морожу! Передай своему шакалу Лазарю, что Наместник Сибирский, Митрофан Сковородников, к себе его вызывает и желает на товар его подоходный налог установить!

— Это почему же?

— Потому как я есть власть законная! Мужиков твоих и долю вашу не возьму! Так, отец Федор?

— Иди, крест целуй и сдавайся! — заговорил сурово человек в черном.

Александр встал, не спеша засунул руки в рукавицы, поправил портупею:

— Ты что же, Митрофан Романыч, попов с собой возишь? Смерти боишься?

Сковородников нахмурился.

— По моему званию мне теперь без духовенства нельзя… А смерть я, Александр Степанович, если надо, приму без стыда!

Александр снова оглядел отца Федора:

— А скажите, батюшка, вы по первой специальности кто будете?

— Металлофизик я, а до Бога своим умом дошел, — отвечал сурово, хлебая чай, отец Федор, — и ты Бога не гневи, целуй крест и сдавайся!

— Ладно! — сказал весело Сафронов. — Пойду своим расскажу, — й, повернувшись, пошел из лагеря.

Сковородников смотрел внимательно ему вслед:

— Слышь-ка! — окликнул негромко. — До ночи не выгадывай! Я тебе полчаса даю!

Он махнул рукой, и тотчас с холма ударил тяжелый пулемет, низким эхом разносясь над долиной, оглушая людей и собак. И стих.

Александр, прислушавшись, уважительно кивнул Митрофану. Митрофан кивнул ему в ответ…

— Ну, как? — первым, нетерпеливо, спросил Банников подходящего к каравану Сафронова.

— Давно себя Митрофан наместником сибирским объявил? — сам спросил его Александр.

— Да уже месяца три.

— Ладно, иди погуляй, — отпустил его Сафронов.

Банников кивнул и быстро пошел к лагерю Митрофана.

— Что это такое? — быстро заговорил Лазарь. — Это жэ они из пулемета стреляли…

— Решайте мужики! — Александр оглядел погонщиков. — Их здесь человек тридцать, не более! Через два часа темно будет. Если двоим на соседнюю сопку сесть, ничего они нам до ночи не сделают!

— А что Митрофан говорит? — спросил кто-то.

— Говорит, что подоходный налог установит и отпустит!

Мужики засмеялись С холма вдруг снова ударил пулемет, положил очередь над их головами.

— Будем сдаваться! — закричал Лазарь. — Вы слышите, я отвечаю за спирт! Будем сдаваться, немедленно! — он сорвал с головы лисью шапку и, замахав ею над головой, побежал к лагерю Митрофана…

Караван подтянулся к палаткам. Люди Сафронова ставили нарты в ряд и толпясь, с оружием, подходили туда, где в окружении своих стрелков восседал Митрофан. Некоторые узнавали друг друга, кричали:

— Здоров, Митренко!

— Сапожников, ты-то, старый черт, что здесь делаешь?

— А что ж вы, ребята, так бы и стрелять по нас стали?

— А что ж, смотреть на вас что ли?

Митрофан легко вскочил на нарты, распахнув шубу, расставил широко ноги. Чуть в стороне, позади, на других нартах торчал ствол тяжелого пулемета Два войска замолчали. Стояли все так же, особняком, не смешиваясь.

— Я не бандит и грабить вас не собираюсь, — начал Митрофан тихо, — какая ваша доля в спирте?

— По пятьдесят литров оговорились! — крикнул Митренко.

— Что ж, доля справедливая, её вам оставляю, как и обещал. Лазарь где?

Все заоборачивались. Лазарь стоял сзади погонщиков, прячась за их спины.

— Иди-ка сюда, голубь! — позвал Сковородников тихо.

Лазарь робко прошел вперед, но тут же встал, улыбаясь смущенно.

— Сколько литров везешь? — так же тихо спросил Митрофан.

— Четыре тысячи, Митрофан Романович, сто тридцать две канистры.

— Чей спирт?

Лазарь замялся. Оглянувшись, вдруг быстро подбежал к нартам Митрофана. Сковородников, усмехнувшись, склонился. Лазарь зашептал ему что-то быстро.

— Врешь, собака! — Митрофан выпрямился. — Повесить! — добавил он негромко.

Двое подбежали к Лазарю, хватая его за плечи, но он вырвался, упал на колени в снег, закричал:

— Ватагина спирт!

Стрелки, погонщики засмеялись.

— Так вот, — Митрофан прошелся по нартам. — Устанавливаю налог тебе, Лазарь, третью часть от всего спирта. Так и передай хозяевам своим и всем, кто спросит! Впредь так будет! — он замолчал и снова прошелся.

Оба войска молчали, ожидая. Ветер трепал Андреевский флаг над палаткой.

— Знаете ли вы меня? — заговорил он снова, вдруг возвышая голос.

— Знаем, как не знать! — закричали несколько голосов. — Еще как ты в леспромхозе работал, знали!

— Ну так послушайте, что я вам скажу… Глядите, время какое настало! Смутное, воровское время, каждый сам за себя, а о Родине и думать забыли! Далекий латыш проснулся! Молдаванин, цыганская кровь! Турок! Все! Раскричались, как бабы на базаре, дележ устроили! Гибнет Великая Империя, дети мои. — Голос его вдруг задрожал. — Неужто мы все смотреть да чесаться будем?! — он снова прошел резко по нартам, тряхнув шубой, встал. — Объявил я себя самозванно Наместником Сибирским, буду Сибирь охранять и защищать, пока настоящая власть не придет! Государь император будет, ему присягну, Государственная дума — пожалуйста! А пока, детушки, Сибирь удержать и оберечь надо от японцев и американцев, от коммунистов, не дать ее разворовать! Нашел геолога — вешай! Нефтяника нашел — рядом его, строитель — и строителя туда же! Коммуниста, того штыком коли! Я не вор и славы себе такой не желаю! Подумайте, о чем говорил я, и другим расскажите, что мы еще все живы и за Россию умереть счастливы! — Митрофан спустился с нарт и пошел к своей палатке, не оборачиваясь.

Все молчали напряженно, лишь Андреевский флаг бился на ветру. Вдруг все взорвалось разом.

— Ура! Ура! Слава батьке! — кричали разом, кто-то палил в воздух.

Митрофан обернулся у палатки, руку поднял.

— Жалую на всех коньяка два ящика и две канистры спирта из моей доли!

Все снова закричали, смешавшись…

Коньяк из бутылок сливали в огромный казан. Туда же вылили спирт.

Долговязый сивый парень скинул с себя полушубок и свитер. Оставшись в одной рубашке, встал у казана виночерпием. Огромной кружкой разливал смесь в посыпавшиеся со всех сторон котелки и кружки.

— Да не обпейтесь! — кричал отец Федор войску. — Счас мясо дойдет. Куремса! — заорал он виночерпию страшно. — По два раза не отпускай, чтоб войско к обеду приготовилось!

Николай, обойдя все нарты и митрофановских собак, отдыхавших на снегу, остановился у одних нарт и откинул овчину. Уселся у пулемета, с интересом и восхищением осматривая его.

Но тут же перед ним вырос мужик, худой, небольшого роста, нервный и злой.

— Ты что тут смотришь? — закричал он сразу же. — Как фамилия? А ну, пошел отседова!

Николай с интересом оглядел его и, когда мужик хотел схватить его за воротник, сам кинулся, пытаясь ударить его кулаком в нос. Но мужик увернулся, продолжая кричать громче.

— А ну, пошел отсюда, сопляк, нашел игрушки! — он не убегал от Николая, но и не подпускал его к себе, каждую секунду норовя забежать сзади. — Кому сказал!

Николай, озираясь, еще несколько раз попробовал зацепить мужика, но все без успеха, мужик уворачивался и, достав из кармана наган, сам пытался ударить Николая по голове.

— Я посмотрю и уйду! — наконец зло сказал Николай. — Чего надо тебе?

— Спроси разрешения, а потом смотри! — так же зло ответил мужик. — Это тебе не игрушка! — и вдруг пошел от него к толпе, которая стала кричать и смеяться.

Николай плюнул, пошел следом.

Стрелки, погонщики кричали, подбадривая, окружив высокую сосну. Парень, лет двадцати пяти, скинув с себя парку, в рубахе, взяв в руки по топору, полез на сосну, по очереди врубая топоры в ствол, цепляясь за сучья.

Он забрался метра на три, но сорвался и упал, разбив в кровь нос. Хотел лезть снова, но у него отобрали топоры, и полез другой. Вскоре он уже был на самом верху, сбросил один топор вниз и спустился вниз при помощи уже одного топора. Все закричали, бросая в него свои шапки.

Митрофан, стоявший чуть поодаль, вдруг снял с себя песцовую шубу и поднял ее над головой:

— Пристало ли стрелкам белками по деревьям скакать? А вот кто со ста шагов попадет в ложку, тому шубу пожалую! — и он скинул шубу на нарты. — Ложку мою принесите, для чая, и тулуп, — приказал стоящему рядом парню.

Все окружили его, разглядывая дорогой приз. На Митрофана накинули хороший полушубок, и он поднял над головой чайную серебряную ложку:

— Объявляю императорские стрельбы.

Войско заревело.

Шубу повесили на шест в снегу. На сто шагов оттащили нарты. Один из погонщиков укрепил на нартах ложку, сел в двух шагах в снег, закурил…

Вызвались стрелять все, мешая друг другу. Наконец к условной черте вышел один, не ложась, прицелился, выстрелил, закричал.

Ложку снесло с нарт. Мужик встал, нашел ее в снегу, отер о ватные штаны, укрепил снова, не успел сесть еще, как выстрелил второй и ложку снова вышибло с нарт. Матерясь, мужик опять нашел ее и только начал крепить, как третий выстрелом выбил ложку у него из рук. Стрелки загоготали.

Когда ложка снова появилась, выстрелило сразу несколько человек. Ложка разлетелась.

— Нет, так не годится. Шуба у меня одна! Давайте еще на сто щагсв! — приказал Митрофан.

Принесли еще одну ложку и нарты отодвинули еще на его шагов. Желающих сразу поубавилось, ложки совсем не было видно.

Стреляло человек десять, но ложка осталась в расщелине на нартах. Один раз она зазвенела, но не выскочила даже.

— Следующий! — кричали охотники.

Вышел мужик, худой, но крепкий, тот что сцепился с Николаем из-за пулемета.

— Давай, Филипп Ильич, не посрами! — кричали ему митрофановские стрелки.

Филипп Ильич отёр ствол карабина рукавом, вынул осторожно из внутреннего кармана футляр, достал очки в железной оправе. Долго тер их и цеплял на нос Встал на одно колено, прокашлявшись, вскинул карабин. Опустив голову к самому плечу, целился долго, выстрелил.

— Есть, попал! — закричал мужик от нарт. — Погнулась ложка!

Стрелки заволновались.

— В очках не считается! — закричал кто-то. — В очках я и сам попаду, без очков пусть стреляет.

— Что не стреляешь, Александр Степаныч? — спросил Митрофан Сафронова, стоявшего рядом.

— Мне шуба ни к чему, — лениво отозвался Александр. — Да и не по чину мне в твою ложку стрелять.

— Это что ж за чин у тебя? — удивился Митрофан.

— Ну, ежели ты наместник, то я не меньше майора, а то и полковник при своем отряде.

— Ну это ты загнул! — возмутился Митрофан. — Я себя выше полковника не числю! А ты, значит, старший лейтенант будешь!

Александр улыбнулся:

— Пусть так, но на майорской должности.

— Ну, так еще может быть, — успокоился Митрофан.

К черте вышел якут Потемкин, держа трехлинейную винтовку Сафронова. По знаку он широко расставил ноги и начал целиться. Выстрелил и тут же пошел к шубе, висевшей на шесте.

— Ты чего это? — удивился Митрофан.

— Моя шуба, — сказал Потемкин спокойно.

От нарт, крича, бежал мужик. Добежав до Митрофана, протянул ложку, простреленную аккуратно посередине. Митрофан восхищенно оглядел ложку, подошел к якуту, обнял его:

— Молодец, Потемкин! Вот! — обратился он к остальным. — Как стрелять надо! Адъютантом ко мне пойдешь?

— Не могу, батька, товар везти надо.

— Какой товар, брось.

— Не могу, батька, Сашку не оставлю.

— Все равно молодец, носи шубу! Махотин! — Митрофан поманил Филиппа Ильича.

Потёмкин оглядел на себе шубу и вдруг достал из кармана апельсин. Увидев апельсин, все мужики загоготали.

— Апельсинами балуешься, Митрофан Романыч? — крикнул кто-то.

Потемкин протянул апельсин Махотину, чем снова вызвал хохот. Митрофан, смеясь со всеми, снял с пальца золотую печатку, протянул Махотину:

— Помни и ты меня, Филипп Ильич!

Зажаренную оленью тушу резали огромными кусками. Виночерпий разливал всем, кто подавал кружки, по полной. Стемнело.

Митрофан поставил на нарты видеомагнитофон, включил его, объявив:

— Счас я вам, ребятушки, таких баб покажу, что вам и не снилось. Такие бабы и существовать даже не могут в природе!

Пятьдесят голов уставились в экран телевизора. Садились рядами, прямо в снег, в одной руке кусок жареного мяса, в другой кружка со смесью коньяка и спирта.

Митрофан, посмеиваясь, следил за ними, присев на нарты рядом с отцом Федором. Вдруг он заметил Николая, который топтался рядом с ним.

— Тебе чего? — спросил Митрофан строго.

— Митрофан Романыч, у вас там на боку не маузер висит?

— Маузер, тебе что?

— В жизни маузеров не видел, — сказал Николай ласково.

— Увидишьеще.

— Ты мне продай его, Митрофан Романыч, я тебе два литра спирта дам!

— Чего? — изумился Митрофан. — Видел? — он обернулся к отцу Федору. — Иди, парень, баб смотри!

— Да успеется. Ну пять литров, а?

— Иди от меня, я сказал!

— Да что тебе им делать, продай, а? Митрофан Романыч!

— Уйди, я тебе говорю! — Митрофан огляделся, чем бы кинуть в парня.

— Ну хоть покажи!

— Да ты бес! — вдруг сказал отец Федор. — Ты его, Митрофан, высеки!

Николай отошел в сторону и крикнул из темноты:

— Ну десять литров, и попу два, а?

Заиграла музыка.

На экране появилась красивая молодая девушка, и стрелки заревели.

Николай протиснулся в первые ряды, лег на снег у самого телевизора. Рядом с ним мужик, не отрывая взгляда от экрана, отпил шумными глотками из кружки и откусил мясо.

Девушка на экране сняла платье, оставшись в ажурном белье, и стрелки заревели второй раз. Кто-то в задних рядах выстрелил:

— Да тише вы, черти, не видать ничего!

Толпа загоготала.

Появилась вторая девушка, она тоже разделась и подошла к первой. Мужик, сидевший рядом с Николаем, перестал жевать.

Девушки поцеловались, стали ласкать друг друга.

Пятьдесят голов замерли на вытянутых шеях. Стрелки сидели, затаив дыхание, забыв про мясо и спирт. Николай отобрал у мужика кружку и глотнул. Утершись, схватил зубами пригоршню снега. Мужик не выдержал, подбежал к самому телевизору и поцеловал голую женскую задницу на экране. Стрелки взорвались хохотом.

— Ну, Путятин, ну казак!

— Где ж вы ходите, голубушки, здесь я, здесь, идите ко мне, милые! — закричал Путятин, снова поцеловал экран и стал пританцовывать у телевизора под музыку. К нему присоединился еще один, потом еще…

— Митрофан Романыч, батька, да где ж ети бабы есть? Веди нас туда, все как один пойдем! — закричал кто-то.

— Не дойдешь, потому как то в Америке! — ответили ему.

— Врешь! Мы с Митрофаном Романычем и Америке войну объявим!

— Эх, где та Америка, братцы? Да есть ли она вообще на этом свете?

Кто-то запел высоким, красивым голосом. Остальные подхватили разом, грянули старую казачью песню…

Митрофан, отец Федор и Сафронов сидели в палатке. На ящиках, застеленных кошмой, стояла водка, рюмки, закуска, лежали апельсины.

— Вверх на пятьсот километров никого нет, — говорил Митрофан. — А дальше — не знаю. Однако все может быть. Дам я тебе пять своих людей…

— Зачем?

— За моей долей присмотрят, да и мне спокойней будет… — Митрофан выпил водки, подышал. — У меня, Александр, забот хватает. Войско кормить, одевать — деньги нужны! Я за каждый патрон по рублю плачу. У кого семьи — семьям тоже деньги нужны. Костя Гордиенко алмазный прииск разбил, а там человек верный, обещал мне всю приисковую казну сдать. Опередил Костя. Совсем озверел, убийца стал страшный. Никого не щадит, собака! Поймаю, повешу! На двадцать миллионов товару взял! Из-за него уже месяц кутерьма по всей тайге… Эх, я бы на эти деньги пушки купил, вездеходы…

— Не боишься, Митрофан Романыч, поймают тебя? — спросил Сафронов.

— Я отбоялся уж давно, а ловить меня поздно, меня убьют, другой сыщется… Или нет? Или бандит я, по-твоему?

— Зла от тебя мы не видели, — ответил Александр. — Может, ты и прав, не знаю пока. А человек ты вроде честный, но хитрый!

Митрофан улыбнулся. Отец Федор разлил водку по рюмкам. Чокнулись.

— Как повелось здесь, так пока и будет! — заговорил Митрофан. — Хлеб, винтовки и спирт. У кого они есть, тот и хозяин!

Снаружи все стихло вдруг, и пятьдесят голосов грянули разом:

— Ура батьке! Слава!

— Прощайте, ребятушки! — сказал Митрофан.

Андреевский флаг бился на ветру. Оба войска стояли в походных колоннах.

— …Дай Бог свидимся, а что случится, на Лену уходите, таи я буду и вас всех под защиту возьму! С Богом!

— Прощай и ты, Митрофан Романыч! — отвечали ему из отряда Сафронова.

Стрелки из обоих отрядов прощались между собой, и вдруг все зашевелилось, упряжки стали разъезжаться и, затянув одну и ту же песню, отряды разошлись, одни вправо, другие влево. И стало тихо, только вытоптанный снег и угли от костров…

Солнце. Ясный морозный день. Караван, упряжка за упряжкой, выбирался из глухой тайги на холм. Впереди, в песцовой шубе, якут Андрей Потемкин, на голове его красный атласный платок. За ним нарты Сафронова. В середине каравана ссутулившийся Лазарь. В конце так же спиной полулежал Николай, смотрел назад, но теперь за ним был не пустой след, а в хвост шла упряжка Махотина. Филипп Ильич изредка поглядывал на парня, Николай улыбался…

Солнце вставало над горизонтом. Собаки тяжело вытаскивали нарты из тайги на холм и останавливались передохнуть.

Сафронов встал на нарты, глядел в бинокль. Рядом с ним встал Махотин и, достав свой бинокль, стал тоже смотреть.

Сафронов опустил бинокль, с удивлением оглядел его:

— Это кто ж такой? — спросил он громко. — Какой такой стратег?

— Это комиссар Махотин, — весело ответил Николай. — За Советскую власть нас будет агитировать!

Махотин опустил быстро бинокль, озираясь на смеющихся мужиков.

— Увидели чего-нибудь? — серьезно спросил Александр.

— Так, ничего, чистенько, — так же серьезно ответил Махотин. — Можно идти.

— Ну спасибо… — и Сафронов дал знак трогаться.

Вечер. Заходило солнце. Караван спускался с хребта в долину…

Черное небо, звезды, караван двигался по фиолетовой снежной пустыне, среди чахлых елей…

Караван шел руслом реки, повторяя все ее изгибы. Ветра не было. От людей и собак отваливался пар, замерзая тут же. Вдруг собаки залаяли куда-то вправо. Погонщики взялись за оружие.

За поворотом на одинокой сосне висел человек. Он был в черном полушубке, шапке, за спиной ружье. Руки его не связаны, прижаты по швам, а на груди пришита фанера. На фанере крупными буквами написано — «Вор».

Погонщики, замедляя ход, вглядывались молча в почерневшее лицо повешенного, снова погоняли собак…

На небе мгла. Деревья попадались все реже. Караван шел среди невысоких скалистых гор. Вдруг слева внизу открылась долина; и люди, и собаки встали. В долине стояло пятиэтажное бетонное здание, пристройки, две бетонные коробки цехов, оплетенные трубами, выбитые окна, как черные глазницы, и кругом колючая проволока.

— Уходить надо, — шептал Андрей. — Здесь смерть, кто долго здесь стоит, тот умирает.

Мужики столпившись, слушали его, робко поглядывая не, брошенный завод.

Караван тронулся, пошел прочь, люди бежали рядом с нартами, помогая собакам.

Солнце взошло около одиннадцати утра, небо было чистое и пустое. Петляя между огромными каменными глыбами, нарты поднялись на перевал.

Мужики, останавливаясь, крестились, глядя на другую сторону хребта. Тайга кончилась. Впереди открывалась бесконечная страна, состоящая из белых снежных волн.

— Вот сна, матушка! — Митренко блеснул железными зубами и снял шапку. — Тундра.

— Ну, с Богом! — сказал Сафронов. — Теперь не зевай!

Упряжки пошли вниз…

Не было ни дерева, ни куста, ни камня. Был снег и черно-синее небо. Тундра, как штормовой океан, застывший разом, белый-белый…

Черное небо и холодная фиолетово-розовая корона под звездами — северное сияние. Внизу в бесконечном снежном поле двигалась маленькая живая нитка каравана…

Низкие тучи шли навстречу, на юг. Свирепая поземка заметала собак. Андрей и Александр, стоя на нартах, глядели вперед на маленькую черную точку В безбрежной белой пустыне. Якут кивнул…

Точка сказалась пятью чумами. Караван подходил тяжело, собаки завели свою песню, и сотни собачьих глоток ответили им. У чумов горел костер, стояли мужчины-чукчи, и ждало множество собачьих упряжек…

Андрей и Александр здоровались с чукчами. Погонщики, помогая шестами, быстро меняли собак на свежих. Чукчам отгрузили десять канистр со спиртом…

И снова неумолимо, на север шел караван. С холма йа холм. Кругом только белое, ни души. И вдруг нарты встали разом, и все псы зарычали, словно взбесились. Погонщики, расхватав оружие, стояли молча.

Серая туча впереди покрыла тундру. Тысячи, сотни тысяч оленей шли по тундре на запад, перекрыв дорогу каравану…

Уже и передохнули собаки, и люди обкурились на морозе, а серые олени все шли и шли без конца…

Короткий северный день угас, но караван все шел под зажегшимися звездами, словно единое живое существо, дыша натруженно сотнями собачьих глоток.

И вдруг в небе лопнул серебряный шар, заливая тундру химическим светом, а впереди на холмах зажглись сразу два зенитных прожектора. Воздух взорвался. С обеих стороне крест накрест легли трассы пулеметов. Лучи прожекторов шарили по холмам.

Упряжки, разворачиваясь, пошли назад. Со стороны прожекторов заскрежетало, и хриплый голос объявил в мегафон:

— Сдавайтесь, суки, и Советская власть вас помилует!

Упряжки, обгоняя одна другую, уходили от прожекторов и пулеметов.

— Куда?! — Александр на своих нартах перерезал отступавшим путь, вскочил, махнув винтовкой. — А ну назад!

— Да их там не меньше дивизии! — закричал один из мужиков.

— Весь Сибирский военный округ собрался тебя, дурака, ловить! — с издевкой сказал ему Александр. — Ишь, бегунцы, весь снег изгадили! Разберись в цепь!

Часть погонщиков, разворачивая нарты, клали собак, другие легли в цепь. Сафронов шел вдоль них в рост, не обращая внимания на пулеметные и автоматные трассы над головой.

— Что, стрелки, это вам не в ложку стрелять. Подумаешь, пулеметы да бэтээры, на то вам и оружие дадено! С бабами в бане мы храбрые! А ну, Ермаков, Потемкин, гасите мне эти фары! Гасите, гасите, к чертовой матери!

Ермаков и якут, сев для удобства на колени, стали бить из винтовок по прожекторам. Один погас тотчас. По второму ударили залпом и тоже погасили.

— А?! — закричал радостно Александр.

— Да! — ответили ему, радостно мужики.

— Можете воевать, курицыны дети? Махотин!

— Я! — сзади него вырос Филипп Ильич.

— Ну, давай, стратег! — Сафронов оглядел его. — Бери людей и на лыжах иди вон туда! — он показал на холм. — Посмотри, что у нас слева.

— Есть!

— Они нас потеряли, раззявы! — глядя в бинокль на автоматные трассы, сказал Александр. — Чего они вправо-то бьют?

Лопнуло с шипением, вверху снова зажглась ракета, осветив машину с прожектором, цепь, двигавшуюся впереди, и двух солдат, возившихся за машиной с ящиками.

Один из них вдруг вскрикнул, бросился к машине, но тут — же, закрыв голову руками, упал в снег. Другой с широко раскрытыми от ужаса глазами, вставал тихо, передергивая затвор у автомата.

Прямо на него, страшные в неверном свете, неслись собаки, а за ними на нартах сидели страшные люди с винтовками и шестами.

Одни нарты встали в десяти шагах, и солдат увидел ствол, направленный ему в живот, и улыбающееся лицо Путятина.

— Как фамилия, сынок?

— Морозов… — тихо сказал солдат.

— Ты, Морозов, автомат положи к ногам, а сам покури пока…

Упряжки, одна за другой, проносились бесшумно и лихо мимо солдата и разом исчезали, ныряя с холма…

Ударило тяжело, взорвавшийся снег накрыл упряжки белой лавиной.

— Веером расходись! — Закричал Сафронов, погоняя собак. — Оп-оп-оп-оп!

Нарты шли в ряд, как на гонках, неслись со скоростью машины.

Еще один снаряд взорвался позади. Александр обернулся. Справа, метрах в десяти неслась другая упряжка. Митренко, распластавшись на нартах, погонял собак лежа. Глянув на Александра, он улыбнулся ему всеми своими железными зубами.

— …Оп-оп-оп-оп!

Где-то вверху и в стороне заработали винты.

— А-а! — радостно закричал Митренко. — Сейчас они нас сверху агитировать будут.

— …Оп-оп-оп-оп!

Два вертолета, светя прожекторами, прошли над ними наискосок, стали разворачиваться для захода.

— Не останавливайся! — кричал Сафронов. — Бей по прожекторам! — он бросил шест, лег на спину, задрав винтовку.

Вертолеты пошли навстречу, стреляя из бортовых пулеметов. Два взрыва легло позади нарт.

Они снова развернулись, пошли еще ниже, почти над тундрой. Один из прожекторов погас, подбитый. Взрыв накрыл третью от Сафронова упряжку, разметав собак и пылающие канистры со спиртом.

— Ермакова убило, — крикнули оттуда.

Часть упряжек заворачивали влево. Где-то истошно визжал Лазарь.

— Поворачивать назад надо! Всех перебьют!

Сафронов остановил собак, соскочил, матерясь, сбросил с нарт две искореженных пулями канистры. Из канистр на снег хлестал спирт.

Рядом приостановился Потемкин:

— Жив?

— А чего мне будет? — отозвался Сафронов сердито.

Он снова вскочил на нарты, погнал собак:

— Сволочи, и людей перебьют, и товар попортят! По винтам, по винтам бей! — закричал он.

Вертолеты заходили им навстречу, отсвечивая серыми брюхами. Нарты неслись прямо на них все быстрее.

Путятин поднял над головой пробитую канистру, и струя спирта полилась ему в глотку. Утершись, он махнул канистрой вертолетам:

— Ваше здоровье! — отшвырнув далеко канистру, взял винтовку. — Оп-оп-оп-оп!

Вертолеты, цепляя брюхами снег, стреляя из всех стволов, пошли навстречу. Нарты летели на них, не сворачивая, погонщики, лежа на нартах, били из винтовок…

Безлюдная снежная пустыня молчала. Низкое солнце клало длинные тени под холмами. Вдалеке показалась черная точка, донесся лай собак.

Одинокие нарты быстро приближались, на нартах сидел Махотин. Объезжая холмы, он внимательно оглядывался. Вдруг встал, перехватив винтовку.

В стороне, в шагах в ста, на холме стоял Сафронов. Филипп Ильич, обрадовавшись, повернул собак к нему.

— Где вертолеты? — спросил Сафронов хмуро.

— На юг ушли вертолеты.

— А ты что, один?

— Один. Остальные, кто жив, на юг повернули. Лазарь наг смутил. Я тоже повернул, опомнился потом, за вами пошел. Сутки уже вас ищу.

Александр устало сел на снег, помолчал, оглядывая безлюдную тундру:

— Собака Лазарь! — он ударил себя по колену. — Сколько живых осталось?

— Не знаю, — Махотин оглядывался, ища остальных. — А ты-то как?

Александр, вздохнув, поднялся, пошел с холма в лощину, свистнул.

Снег в лощине зашевелился. Откидывая шкуры, присыпанные снегом, из нор полезли люди и собаки. Люди отряхивались, проверяли оружие. Тут же быстро отрывали закаленные снегом нарты.

Шесть нарт стояло в ряд, готовые в путь, и шесть человек. Потемкин, Николай, Митренко, Путятин, Филипп Ильич. И Сафронов сказал просто:

— На юг нам дороги нет. Наша доля с нами. Пойдем, куца шли, до конца!

Он тронул свою упряжку. Маленький караван пошел, Потянулся на север…

Короткий день был как ночь. Вверху звезды и угасающее чернильно-синее небо, а внизу, в мерцающей пустыне, черные точки каравана…

Вертолеты подошли с запада. Мрак уже сгустился, но выдал снег. Их было два, они повесили по желтой ракете и зашли для атаки с фланга.

— Ну, сукины стрекозы! — Митренко оскалил железные зубы зло.

Собаки привычно понесли нарты, люди молча ложились, приготовив винтовки.

Вертолеты прошли низко, рассекая тундру пулеметными трассами, и ушли вверх, к звездам, оставив внизу огромный сиреневый цветок взрыва…

Отстреляв всю обойму, Сафронов остановил собак. Снег горел, залитый спиртом, кругом валялись обломки нарт, собаки.

Он подбежал к погонщику, лежавшему ничком, стащил с него горевший полушубок, сбил пламя, перевернул на спину. На обгоревшем лице мужика сверкнули железные зубы:

— Извини, Александр Степанович… — сказал Митренко хрипло. — Не доглядел…

— Молчи!

Вместе с подбежавшим якутом Сафронов бегом донес мужика к своим нартам.

Собаки понесли снова. Сафронов, глядя на приближавшиеся вертолеты, перезарядил винтовку.

Оглушая пулеметами, они снова прошли над тундрой…

Николай, пригнувшись, проскочил разрывы. Его собаки несли бешено. С удивлением Николай увидел, как нарты, летевшие впереди, вдруг встали, странно разваливаясь. Очередь с вертолета перерезала их почти пополам. Спирт хлестал из канистр. Рядом с нартами пытался встать на перебитые ноги Путятин. Он был мокр с ног до головы от спирта и улыбался:

— Ну, блядь, за всю жизнь напился! — он никак не понимал, почему не может встать. Под ним натекало черное…

Николай ударил его собак, те понеслись дальше. Подхватив Путятина, как ребенка, уложил его на свои нарты. Его догнали упряжки Сафронова и Потемкина. Вертолеты снова приближались с ревом…

Путятинские нарты, оставшиеся без хозяина, вспыхнули, и собаки, обезумев, несли по тундре пылающий фиолетовый факел…

— Андрей, да чего же это мы? — Сафронов, соскочив с нарт, ударил собак, сам сел на снег, не прячась, делясь в приближающийся вертолет.

Якут соскочил в снег. Его нарты тоже ушли вперед.

— Давай вместе, Андрей, давай, родной!

Они ударили залпом… Еще…

Махотин, поравнявшись с пылавшими нартами, на бешеной скорости, стрелял по ремням. Нарты перевернулись, пылающий факел оторвался и остался позади, собаки, освободившись, не останавливаясь, так и неслись в упряжке дальше…

Один из вертолетов вдруг лег на бок и, описав неправильный круг, беспомощно лег в тундру, как бочка. Второй, не атакуя больше, кружил над ним.

— Попали, черти! — Сафронов засмеялся зло.

За ними вернулась упряжка Махотина, они запрыгнули на нее на ходу..

Сиреневые костры догорали в тундре…

Низкие облака шли с севера. День был сырой. Они стояли на холма. Тундра кончилась, впереди стояли изломанные ледяные валы береговых торосов.

— Вот и кончилась Россия, — сказал тихо Махотин.

— На земле нам не спрятаться. А в океане нас искать не будут. — Сафронов оглянулся на холмы.

Четверо человек, четыре упряжки и две свежих могилы с маленькими крестами, словно и правда, на краю света…

Северное сияние мерцало в черном небе, а под небом лежали бесконечные ледяные поля Северно-Ледовитого океана. Караван шел по льду…

Лед, лед до самого горизонта, четыре упряжки продвигались одна за другой.

— Надо было в тайгу идти к Митрофану, — тихо шептал Махотин на последних нартах.

— Ты чего там шепчешь, Филипп Ильич? — окликнул его Николай весело. — Молишься, что ли?

— Молюсь! — сердито отозвался Махотин.

— Чего у Бога просишь? Небось яблок просишь, а?

— Дурак ты молодой, потому как смерти-то не боишься, дурак!

— А ты, что же, боишься? — не унимался Николай.

— Я в расцвете лет погибать не хочу по глупости.

— Ты что же, до ста лет дожить хочешь? — засмеялся Николай.

Собаки вдруг завизжали, сбиваясь кучу. Лед затрещал, расходясь стремительно, и упряжки Николая и Махотина в одно мгновение ушли под лед.

Сафронов оглянулся, а их уже нет. Схватив шест и лыжи, он бросился к полынье. Вдвоем с Потемкиным они шарили в черной воде, опуская их как можно глубже. Но тщетно, упряжек как не было, только куски льда плавали в полынье…

Вдруг вынырнул Махотин, без шубы и шапки, в белой рубахе, держа над головой карабин. Якут поймал его за руку арканом, подтянул ко льду.

— Винтовку-то держи, египтянин! — кричал Филипп Ильич, протягивая карабин, — тулупчик, тулупчик цепляй, а бинокль я упустил, мать вашу!

— Колька где? — кричал ему в лицо якут.

— Не знаю я, где твой Колька, здесь где-нибудь!

Сафронов молча шарил шестом под водой. Вдруг всплыли две собаки с обрезанными ремнями. За ними третья. За третьей, держа ее за ошейник, Николай с ножом в руке. Он тоже был без полушубка и шапки.

— Живы, гады! — закричал Александр. — И то ладно!

Быстро поставили лыжи, накрыли их шкурами. Получился чум. Сафронов притащил канистру. Налив спирт в казан, подожгли. Махотин и Смазин разделись быстро, сели у огня в чуме. Якут, укрыв их шубами, растирал спиртом. Сафронов налил им по кружке спирта, внутрь, сам снова пошел к полынье. Привязав к веревке груз, попробовал достать дно…

— Глубоко там! — крикнул Николай. — Не достанешь!

— Бездна! — засмеялся Филипп Ильич и толкнул Николая. — А винтовку-то ты, парень, упустил!

— Сколько у тебя спирта было? — спросил Сафронов.

— Четырнадцать баков, — ответил Махотин, помрачнев.

— И у меня десять, — сказал Николай.

Они замолчали…

Две оставшиеся упряжки шли, обходя, огромные, как озера, полыньи. Рассвело, и перед ними возник гранитный обледенелый остров. В гранит, по башни были впаяны старые танки. Двумя равными рядами они охватывали остров, стволы их смотрели на восток…

— …Четыре дня идем, Чукотка здесь, — Потемкин рисовал пальцем на снегу. — Девять дней идем; нет Чукотки. Здесь Чукотка.

Они стояли, давая отдых собакам. Все исхудавшие, осунувшиеся. Махотин доставал рыбу, сухари.

— Врешь, ты, азиат, — сказал он тихо. — Сам не знаешь, куда завел!

— Ты сам врешь, — ответил спокойно якут. — Здесь Чукотка. Пахнет Чукоткой!

Сафронов пересчитал рыбу, часть кинул собакам, остальную завернут снова.

— Весь корм собакам оставим. Сами сухари есть будем, и спирт у нас еще остался, — он, вздохнув, взял канистру.

Разлили спирт в кружки, выпили, молча, сосредоточенно. Загрызли разом сухари. Собаки, сожрав рыбу, смотрели на людей. Махотин вздохнул:

— К Митрофану надо было уходить…

Четверо человек и оставшаяся единственная упряжка медленно двигались на восток. Начиналась метель.

Собаки вдруг встали, залаяли на снежным холм, пытаясь разрыть его лапами. Люди стали помогать им ножами и топорами…

Под снегом лежал человек. Он замерз уже давно, совсем черный, в истлевшей одежде, но по-прежнему сжимал карабин в руках.

Потемкин выбил топором из его рук карабин, осмотрел:

— Два патрона есть.

— Тоже, видать, по делам шел, — сказал Махотин, осматривая покойника. — Да не успел.

Сафронов снял с человека кожаный, затянутый кошель. В нем оказались спички, завернутые в кусок замши, и шесть светло-розовых камней.

Махотин взял один из камней, достал из кармана очки:

— Это александрит. Во всем мире есть только одно месте, где моют этот камень, — Урал.

— Что, дорогие камни?

— Я не специалист, но думаю, миллион они стоят. Видать, паренек серьезный, да погулять ему не пришлось. Эх, лучше бы банку тушенки найти…

— А лучше медведя застрелить и зажарить. — Сафронов спрятал камни.

— Половину зажарить, а половину заморозить, — улыбнулся якут. — Чум поставить. Чай пить, жену гладить, жена смеяться будет…

Они завалили покойника… Выпили спирта над могилой. Нарты двинулись дальше…

Пурга выла свирепо, заметая снегом чум, сложенный из лыж и нарт, укрытый шкурами. В чуме, вокруг костра сидели вповалку люди и собаки. Люди пили спирт и подливали его время от времени в огонь.

— Эх, хоть бы сухарика, — вздохнул Махотин. — Все кишки себе сжег.

Сафронов разлил спирт в кружки, глянул на канистру:

— Значит, одну дольем, другую дожжем, и конец спирту. Наторговали… И товарищи зря полегли, значит.

— Ладно тебе! — толкнул его Николай. — Кто ж знал, что так выйдет.

— Еще бы по одной, — вдруг предложил Махотин.

— Да ты пьян, Филипп Ильич, — засмеялся Николай.

— Ну пьян, — Махотин тоже засмеялся тихо. — Считай, четвертый день льем. Можно сказать, самый натуральный запой!

Якут налил еще всем. Махотин прилег на собак, как на диван:

— А меня Митрофан Романович обещал депутатом сделать. Говорит, будешь Филипп Ильич, народным депутатом, нам в Кремле свои люди нужны. Весной забаллотирую тебя от города Якутска… Да, видать, выходит мне замерзнуть героической смертью советского полярника!

— Этот год неудачный, — философски заметил якут. — Позапрошлый год тоже был неудачный… — он подгреб к себе двух собак, обнял, чтобы было теплее.

Сафронов глядел на огонь сурово. Махотин затянул потихоньку песню. Остальные подхватили постепенно…

Снаружи выла, заметала маленький холм пурга…

Они брели сквозь буран, из последних сил, пошатывались.

— Чукотка, — вдруг крикнул Николай.

Все остановились, вытирая снег, с лиц, вглядываясь вперед. Впереди поднималось что-то темное. Махотин перекрестился:

— Слава тесе, Господи, не дал смерти и на этот раз!

Ледяное поле упиралось в огромную отвесную стену.

Они стоял у ее подножия, трогали гранит, оглядывались удивленно. Отвесные скалы уходили куда-то вверх, и вправо, сколько хватало видимости, тянулась стена.

— А может, это не Чукотка, а остров какой? — предположил робко Махотин.

Двинулись вдоль стены. Впереди осторожно пробовал лед Потемкин. Вскоре стена расступилась, открывая узкий глубокий каньон. Настороженно Оглядывая скалы, вошли в каньон…

Местность была ровная, шли среди чахлых карликовых сосен. Впереди виднелся трапециевидный холм.

— Нет, Чукотка! — обрадовался холму Потемкин. — Я здесь был. За горой стойбище будет. За стойбищами два дня — город Иультин.

— Большое стойбище? — оживился Махотин.

— Большое. Баня есть, магазин, кино есть. У меня кум там, Мишка Аллах-Юнь.

— Китаец, что ли? — спросил Сафронов.

— Зачем китаец, зоотехник, оленей лечит, собак лечит. В Москве учился. Долго, чуть не умер!

Все засмеялись, прибавляя шагу, и вдруг встали, умолкнув разом. Впереди лежала широкая черная полоса.

Махотин первый вышел на чистый, почти сухой асфальт. Прошелся недоверчиво, цокая подковами сапог, притопнул осторожно:

— Ерунда какая-то…

Дорога лежала ровная, как струна, от горизонта и до горизонта Простая в общем-то дорога, но только идеально гладкая.

— Аллах-Юнь, говоришь? — Сафронов глянул на якута. Потемкин, встав на колени, гладил дорогу руками.

— Ерунда! — повторил Махотин. — Таких дорог и не бывает! — он достал топор и стал рубить край дороги.

— Чего ты рубишь там? — спросил Сафронов.

— Асфальт, а вроде и не асфальт.

— Может, это недавно построили? — спросил Николай неуверенно.

Ему не ответили. Стало тихо и неуютно им на этой пустынной дороге.

Где-то далеко вдруг заревело. Тяжелый низкий звук приближался. Не сговариваясь, все побежали с дороги. Отогнав нарты, упали в снег, щелкая затворами.

Что-то огромное и сверкающее неслось к ним через тундру. Собаки заскулили жалобно, дергая тощие нарты. Люди глядели изумленно…

То была машина, каких они никогда не видели. Огромный, тупоносый, серебряный грузовик с серебряным радиатором и серебряным фургоном, как в сказке, пронесся мимо них и, дав гудок, стал уменьшаться к горизонту…

— Это правительственный грузовик, — зашептал Махотин. — Ей-богу, тут где-нибудь космодром, наверное.

— Хватит врать, — остановил его Сафронов. — Какой космодром!

Они поднимались, отряхиваясь.

— А может, здесь база секретная? — предположил Николай.

— Пойдем следом, — сказал Сафронов, — а там разберемся, что там за база, или какой такой Аллах-Юнь.

Они лежали на холме, в снегу, передавая друг другу бинокль. Позади них кончался густой ельник, а перед ними, внизу, у дороги, стоял ресторан. Рядом десятка полтора машин, дальше — освещенный электричеством, чистый аккуратный поселок. На крыше ресторана развевался звездно-полосатый флаг.

— Вот это вляпались мы! — прошептал Сафронов. — Вот это беда так беда!

Николай жадно вглядывался в освещенные окна. Махотин в бинокль осматривал поселок:

— А может, это база какая, специальная, как будто Америка, чтобы наши тренировались? — он вдруг замер.

За одним из столиков в ресторане мужчина свирепо жевал бифштекс.

— Тренируется… — Махотин, не отрываясь от бинокля, проглотил слюну.

Якут, лежа на боку, вытянув руки, глядел на холмы за поселком:

— Хатырка—хатырка… Меня повесить… моя вина…

С трассы свернула красная машина. Две белокурые девушки, в Джинсах, свитерах, смеясь перебежали в ресторан.

Николай вдруг поднялся радостно:

— Нет, мужики, это не база. Это Америка, настоящая Америка! — и он шагнул вниз.

— Куда? Ложись! — Сафронов поймал его и окунул в снег.

Из ресторана донеслась музыка.

— Тогда хана, — Махотин съежился, обняв винтовку. — Убьют нас.

В ельнике, на все лады, позади них, завыли собаки…

Собак распрягли, и они, не останавливаясь, не оборачиваясь на хозяев, понеслись в сторону поселка.

— Вот и все! — сурово заключил Сафронов. — Экспедицию считаю завершенной. Всем благодарность, можно разойтись по домам!

Они сидели вокруг оставшихся обрывков и пустых мешков. Николай тронул последнюю канистру, в ней глухо плеснуло. Он оглядел всех.

— Что ж, вешаться теперь? А может, напоследок поедим по-человечески. Хоть раз в жизни в американском ресторане посидим?

— Ты что ж, язык знаешь? — Сафронов внимательно смотрел на Николая.

— Немного, — смутился парень. — В школе учил…

— Убьют! — Махотин вздохнул. — Интересно, как они шпионов советских, расстреливают или вешают?

— На охоту идти надо, — сказал Потемкин твердо. — Лося искать. Сначала меня повесить, моя вина. Потом лося искать.

Сафронов все смотрел на Николая, лицо его просветлело.

— Успеем на охоту, а ну, Филипп Ильич, давай сюда перстень… Митрофановский…

Николай пошел вниз, прямо к ресторану. Оглянулся на ходу. Три винтовки смотрели из ельника.

— Если что, сигай в окно! — крикнул ему тихо Сафронов. — Мы их, в три ствола, положим, со всей ихней музыкой…

Николай вышел на асфальт, притопнул, сняв шапку, поправил волосы и зашел в ресторан.

Винтовки из ельника смотрели в хорошо освещенные окна. Потемкин переводил мушку с одного человека на другого. Сафронов поймал на мушку улыбающегося бармена. Махотин выбрал мужчину, сидевшего рядом с Девушкой и жевавшего мясо. Он стал целиться ему прямо в лоб. Мужчина вдруг замер, и перестав жевать, стал оглядываться.

В ресторане было шумно и людно. Играла музыка. Люди улыбались Николаю. Он, протискиваясь осторожно среди них, улыбался им в ответ, держа в руках шапку, прижимая ее к животу.

Пройдя в угол, он незаметно вынул из шапки наган и сунул его в карман. Его никто не хватал, не спрашивал. Николай вытер лот со лба.

Оглядевшись, он подошел к стойке бара, встал с края. Бармен, тот, которого держал на мушке Сафронов, заметил его, тут же, улыбнувшись, спросил что-то.

Николай не понял, но тоже широко улыбнулся, не вынимая правую руку из кармана. Бармен снова спросил что-то, пожав плечами, отошел.

Николай, продолжая улыбаться, огляделся, потом незаметно поманил бармена рукой и протянул ему несколько червонцев:

— Еда. Есть! — он тщательно выговорил по-английски.

— Вы турист? — бармен с любопытством рассматривал деньги парня.

— Что? Да, турист, — Николай продолжал улыбаться.

— Я сожалею, — бармен покачал головой, отошел.

Николай убрал деньги, огляделся, улыбаясь. Снова поманил бармена. Тот снова вернулся. Николай протянул ему золотую митрофановскую печатку:

— Деньги… у друзей, — он с трудом подобрал английские слова. — Купи это…

Бармен внимательно оглядел перстень:

— Это хорошая вещь, — он протянул ее обратно. — Сожалею, но мне не нужно.

Вдруг чья-то рука взяла перстень. Николай оглянулся. Рядом с ним стоял высокий мужчина. Он надел перстень на палец, показал товарищу. Николай быстро переложил наган в шапку, взвел курок.

— Продаешь? — спросил мужчина, не замечая шапки у живота.

Николай, продолжая улыбаться, пожал плечами. Мужчина сказал что-то непонятное, потом повторил, разделяя слова:

— Сто долларов.

Николай, поняв наконец, кивнул. Мужчина, достав бумажник, выложил перед Николаем зеленые деньги:

— Ты финн или швед?

— Да, — Николай облегченно опустил шапку. — Финн, северный финн…

Сафронов, Потемкин и Махотин все держали ресторан под прицелом. Махотин вдруг схватил бинокль.

— Выпил! — сказал он удивленно. — Закусил! — он аж встал. — И закурил!

— Черт знает что! — ответил Сафронов, оторвавшись от винтовки.

Теперь Николай шел спокойно, с удовольствием затягиваясь сигаретой. За ним двигался с окаменевшим лицом Потемкин. В руках якут нес кожаный мешок.

— Ты улыбайся, улыбайся людям! — наставлял его Николай. — Радостней! Покажи, что ты приличный человек.

Он вдруг заметил, что люди стали странно принюхиваться, косясь на якута и его мешок. Он поспешил увести его в дальний угол…

Сафронов в одной руке держал канистру, в другой — длинный брезентовый сверток. В спину ему уткнулся Махотин с таким же брезентовым свертком.

Они попали в магазин, смежный с рестораном, и теперь отчаянно оглядывались, не зная что делать. Продавщица и несколько покупателей с удивлением смотрели на них.

Сафронов улыбнулся им безрадостно и сделал еще один круг вокруг прилавка. Снова встал. Махотин, держа на руках свой сверток, наступил ему на ноги.

— Ресторан, фройлен, — вдруг сказал Махотин продавщице.

Та, поняв, указала рукой. Они пошли узким проходом. Из-за поворота им навстречу выскочил человек, налетев на Махотина.

Махотин, отпрыгнув, клацнул затвором.

— Не балуй, — сказал Сафронов тихо.

Человек что-то проговорил, прошел весело дальше.

— Чуть не шлепнул дурака! — Филипп Ильич с облегчением опустил свой брезентовый сверток.

— Стрелять по моей команде! — напомнил Сафронов.

Они оказались в шумном ресторане и растерялись еще больше. Увидев Николая и якута, боком стали отходить к их столу, прикрывая свой отход винтовками, завернутыми в брезент, готовые стрелять в любую секунду.

Николай, вскочив, закрыл их от толпы:

— Все хорошо, мы никому не нужны, — он успокаивал их ласково, как детей. — Сейчас принесут есть, мы туристы, и стрелять не надо. Филипп Ильич хороший и добрый. А теперь садимся.

Подошла официантка, огромная и рыжая, быстро поставила им на стол четыре тарелки жареного мяса, зелень, картошку, пиво.

— Улыбайтесь. Молчите и улыбайтесь! — Николай сам улыбался официантке.

Он уже снял шубу, оставшись в одном свитере. Сафронов, Потемкин и Махотин, черные, заросшие, с дикими свирепыми рожами сидели напряженно, через силу стараясь улыбнуться. Официантка оглядела их, спросила что-то, никто из них не ответил.

— Вы немцы? — спросила она Николая.

— Мы… северные финны… — ответил Николай и кивнул на Махотина, — он немец!

Она засмеялась и ушла, покачивая огромными бедрами.

— Чего она спросила? — еле шевеля губами, Махотин глядел ей вслед.

— Она спросила, свободен ли ты сегодня вечером?

— Почему я?

Стаканы незаметно передавали Сафронову. Александр, улыбаясь, под столом наливал из канистры спирт. Принесли по второй тарелке мяса. Все уже сидели раздевшись, в свитерах и рубахах.

В зале стало еще более шумно, люди вокруг них пили и громко переговаривались.

К их столику подошли двое, спросили что-то. Николай, улыбаясь, покачал им головой, одновременно отводя ствол, вдруг высунувшийся из-под стола со стороны улыбающегося Махотина. Когда они отошли, Николай заглянул под стол и увидел еще один карабин в руках Сафронова. Ствол его лежал на коленях у Потемкина. Якут, попивая пиво, ладонью направлял ствол в спину отходивших…

Выпили. Сидели, раскрасневшись от тепла, еды и спирта. Сафронов, глянув на якута, поморщился:

— Больно уж у тебя доха рыбой воняет. Ты б ее на мороз вынес, что ли…

— Воняет — не то слово, — поддержал Махотин. — Рыбный склад в Омске не так воняет… Эх, в туалет бы, а? — попросил он.

— Надо, — подтвердил Потемкин.

— Тихо, все хотят, — ответил строго Сафронов. — Коль, есть у них тут чего-нибудь?

— Вон, вдоль стенки, идите, — махнул Николай.

— Нет, Коль, ты уж отведи.

— Да вы что, мужики, сами не дойдете?

Они посидели еще, озираясь, потом поднялись все разом, собирая одежду, оружие… Николай вскочил, загораживая им дорогу.

— Да вы что, с ума сошли, а ну, оставьте все! Так идите!

— Куда идти-то? lt;— занервничал Сафронов. — Ты уж отведи…

В туалете никого не было, кроме одного из водителей, брившегося над умывальником.

— Привет, — улыбнулся он им в зеркало.

Николай тоже поздоровался. Все с удивлением оглядывали зеркала, белый пол. Махотин потрогал сверкающий кран…

Развесив на дверцы кабинок одежду, по пояс голые, они мылись и брились, плеская друг в друга водой. По очереди мылили друг другу спины, скоблили их ножами.

В туалет вошел человек. Уставился на них изумленно. Повернулся и увидел якута. Потемкин курил трубку, невозмутимо глядел на него, почесывая одну о другую босые ноги. В руках якут держал сверток с оружием. Человек развернулся и быстро вышел из туалета…

За столом сидели уже все чистые, бритые и причесанные. Помолодевшие.

— А я бы еще поел! — весело сказал Сафронов.

— Заподозрят, третий раз есть будем, — заметил Махотин. — Вот пиво я бы перед смертью попил! Николай, сколько там моих денег осталось? — и он, вдруг поймав рыжую официантку, объявил громко:

— Мадам! Плиз-бир-коман-четыре-фир-шнапс-пиво-окей!?

Сидевшие за соседним столиком огромные, бородатые, в ярких полярных одеждах мужчины засмеялись и, кивая Махотину, подняли за него бокалы…

Два стола были сдвинуты вместе, за столом сидело человек восемь. Они разговаривали, смеясь, жестикулируя…

— Они полярная экспедиция! — пытался переводить своим Николай. — Что-то ищут, а что — не пойму…

Сафронов, поглядывая по сторонам, так же под столом, наливал в стаканы спирт. Кивал понимающе светлобородому американцу, который, вкручивая штопор себе в ладонь, пытался Объяснить свою профессию.

Сафронов забрал у него штопор и дал стакан.

— Виски? — спросил тот.

— Виски, — кивнул Сафронов.

На другом краю сидел Филипп Ильич.

— Мы, ты, Коля, переводи, тоже экспедиция. Я главный. Босс, но не самый, а такой… кляйне босс…

Один из полярников показывал Николаю фотографию, объяснял, старательно выговаривая:

— Жена… Две дочери… Я — месяц в этих снегах… совсем одичал.

Сосед Сафронова, выпив спирт, сидел с расширяющимися глазами, одеревенев.

Потемкин сидел, глядя куда-то туманно, и вдруг улыбнулся подошедшей рыжей официантке…

Заревел вездеход, разворачиваясь на стоянке. Из ресторана, качаясь, крича какую-то странную песню, выбрались Махотин, Сафронов, Николай и полярники. Последним шел якут. Он курил трубку и нес завернутое в брезент оружие.

Обнимаясь, помогая друг другу, вся компания полезла в вездеход…

Высвечивая фарами пустынную ночную дорогу, вездеход помчатся среди черного леса. Из открытых люков его неслись крикни обрывки песен. То вдруг палили из ракетниц и винтовок в черное звездное небо…

Фонари, безлюдные ангары, замерзшая техника. Вездеход медленно подъехал к огромному заснеженному самолету. Брюхо в его хвосте медленно открылось, и вездеход въехал в трюм. Дверцы люка позади него автоматически закрылись…

Люди с трудом выбирались из вездехода, причем Потемкин и огромный, с бритым черепом, гляциолог, успели на память поменяться штанами. Гляциолог бы в черных кожаных штанах якута, а якут в армейских хаки гляциолога.

— Это база их, что ли? — Махотин оглядывал ящики и мешки, укрепленные в стеллажах и лежавшие вповалку на полу.

— Джон! — он поймал светлобородого полярника, который собирался упасть. — Это склад? Бир?

— Бир! — согласился Джон и все-таки лег на мешки.

В стороне слег Николай, рядом упал светлобородый бурильщик. Оставшиеся в живых пробирались вглубь: Сафронов с интересом оглядывал стеллажи. Махотин уже ощупывал ящики. Гляциолог притащил ящик пива и поставил на откидной столик две бутылки.

— Бренди? Виски? — спрашивал он Потемкина, показывая по очереди то одну, то другую бутылку.

Якут указал на виски, а потом на бренди. А потом открыл банку с пивом…

Летчики, переговариваясь, осматривали трюм, пробовали крепления. С удивлением они остановились у столика.

Потемкин спал, сидя, обняв гляциолога и еще одного полярника, не давая им упасть. Рядом, накрывшись полушубком, обнимая карабин, спал Сафронов…

В кабине за штурвалом, крепко сжимая рули, спали Махотин и сам начальник экспедиции.

Летчики, смеясь, стали будить Махотина, вытаскивая его из-за штурвала.

— Парень, все, иди спать, я доведу самолет! — сказал один из них по-английски.

Махотин открыл глаза, огляделся внимательно, вдруг указал вперед:

— Курс на запад! Я женерал Махотин, летим на Андарынь, — его вывели из кабины, держа за руки, прислушиваясь к незнакомому языку. — Что вы меня держите? Меня ранили, это не серьезно, все время на запад…

Начальник экспедиции, очнувшись, с удивлением уставился на летчика. Узнав его, он сказал:

— Извини, Тед, он случайно завелся! Я даже не подумал, что сумею взлететь! Махотин тоже хороший пилот…

Самолет вырулил на взлетную полосу. Тяжело разбежался и поднялся в воздух…

Потемкин открыл глаза и увидел, что сидит за столом и держит, обнимая, двух спящих мужиков. В иллюминаторе светило солнце. Не выпуская спящих, якут заглянул в иллюминатор и увидел внизу облака… Пораженный, он откинулся назад, и все трое медленно съехали с лавки и легли спинами на мешки…

Пели птицы… Яркое солнце освещало невысокие желтые холмы.

Сафронов, вытирая со лба пот, глядел в ужасе из открытого люка: На аэродроме стояло десятка Два грузовых самолетов, среди них несколько военных. В них что-то грузили солдаты…

Зажав рот Николаю, Сафронов встряхнул его, показав кулак. Потемкин очнулся сам, перебираясь через спящих полярников, он бесшумно собирал вещи.

Махотина нашли за ящиками, под одеялом, подняли его молча…

Собрались у люка, не решаясь выйти.

— Господи, это Африка! — прошептал Махотин испуганно. — Военная база…

— Идти по одному к забору, не дожидаясь, к лесу. Если что, прорвемся с боем! — приказал Сафронов. Вдруг он заметил на Потемкине армейские штаны. Потемкин, поняв его взгляд, быстро скинул с себя всю меховую одежду и по пояс голый, в армейских штанах, вышел первый.

Он огляделся, прошел вдоль самолета. Из-за крыла вынырнул джип с солдатами. Крикнув что-то, они махнули Потемкину. Якут, опустив винтовку, тоже махнул им, и, не спеша, пошел с забору.

Спадом, из самолета, обнимая мешок, показался Махотин…

Добежав до леса, задыхаясь, бросая вещи, первым делом встав к деревьям, расстегивая штаны, стали мочиться…

— Боже мой, ну и жара! — Махотин с удивлением разглядывал тропические листья на дереве! — Если это Африка, тогда нам хана…

— Все! — приказал Сафронов. — Уходим еще столько же!

Погони не было, но они, сняв меховые одежды, утирая гот, бежали дальше…

Они стояли на вершине холма, опираясь на оружие. Внизу, вдали, лежал огромный город. Желтый туман висел над ним, а еще дальше, справа, открывался океан…

— И ни черта не понятно, — глядя в бинокль, сказал Сафронов. — Пальмы вижу…

Они стояли и глядели с тревогой и надеждой.

— Похмелиться надо, — сказал Махотин, — тогда и понятно будет.

Сафронов спрятал бинокль:

— Разойдемся по одному, глянем, что за дичь здесь. Вон там, на ручье — привал. — И он первый стал спускаться в долину…

Потемкин, держа винтовку в руке, бесшумно скользил сквозь густые заросли. Вдруг он замер и отступил испуганно. Перед ним во влажной траве сидела огромная зеленая жаба. В ужасе, прикрываясь винтовкой, обошел ее боком, поспешил прочь…

Николай, по пояс в воде, бродил по ручью в камышах, ощупывая берег под водой. Вот он засунул руку глубже и вытащил из воды зеленого рака. Отцепил его от пальца, держа за спинку. Стал шарить дальше. Поймав еще одного, разгибаясь, увидел над собой девушку.

— Привет, что ты там делаешь? — она стояла на берегу, стройная, высокая, смотрела на него внимательно и серьезно.

Он оглянулся растерянно. Худой, в длинных мокрых трусах, с раками в руках.

— Иди сюда, покажи, что это?

Он понял. Выбравшись на берег, протянул ей раков. Она не взяла, отступив. Улыбнулась, спрятав руки за спину.

Он положил раков на траву.

— Ты не боишься их ловить? — склонившись, она палочкой сгоняла раков в кучу, не давая им разбегаться. — Что ты молчишь все время?

Он, склонившись, сидел рядом. Ее волосы касались его мокрого плеча. Она глянула на его напряженное лицо, засмеялась.

Тогда он сходил и принес из кустов рубашку, завязанную мешком. Развязав, показал ей шевелящуюся гору пойманных раков.

— Что ты будешь с ними делать? — она трогала их палочкой.

Это он понял:

— Есть…

— Как тебя зовут? — она внимательно смотрела на него.

— Николай.

— Никола… — повторила она. — Ник. А я Нэнси…

Где-то совсем рядом мужской голос окликнул ее, но она не обернулась, продолжая смотреть на раков.

— Возьми! — Николай подвинул ей рубаху с раками.

Она покачала головой и встала, показав пальцем:

— Только одного.

Николай выбрал ей рака. Она взяла его осторожно, за спину. Спросила:

— Где ты живешь?

Он, не зная, как ответить, махнул в сторону холмов:

— Север… А ты?

Тут из кустов вышел парень, окликнул Нэнси. Увидев Николая, кивнул ему, Нэнси подошла к парню и прижала рака к его животу, он отшатнулся. Нэнси обернулась к Николаю, сказала, притворяясь, страшным голосом:

— Пока, Ник!

— Нет, Нэнси!

Они с парнем пошли по тропинке. Он запихал рубашку с раками в кусты, и, пригибаясь, побежал следом…

На поляне стояло две машины, парни и девушки. Когда на поляну вышли Нэнси и парень, все тут же стали рассаживаться по машинам.

Машины развернулись и поехали. Николай, как был, в трусах, пригибаясь, быстро побежал параллельно им в кустах.

Машины вышли на шоссе и ушли в сторону города. Николай выбежал на дорогу, вскочив на камень, смотрел вслед…

Раки лежали в котле, сварившиеся, красные. Потемкин выкладывал их на брезент. Махотин чистил какую-то траву. Сафронов разлил по кружкам остатки из канистры. Николай сидел, глядя в ручей.

— Что, Колька, — окликнул его Махотин. — Небось не поведешь больше караван?

— С вами алкоголиком станешь! — Николай неохотно подсел.

Все взяли кружки. Вдруг из-за холма, прямо на них, вылетел вертолет.

В секунду все вскочили, похватав оружие, заняли позиции в кустах. Но вертолет, описав дугу, ушел дальше в долину.

— Кто же это дрянь такую летучую придумал! — Сафронов зло опустил карабин. — Нет от нее покоя ни на Севере, ни на Юге!

— Однако здесь они помельче, — заметил якут. — Здесь ее из винтовки полегче будет взять…

Ожидая, когда стемнеет, привели себя в порядок. Постирались, почистили брюки и обувь.

Сафронов, в вычищенных сапогах, сидел, курил, чистил наган и карабин. Махотин, вырезав из унт что-то вроде ботинок, вшивал в них шнурки. Николай причесывался у ручья.

Потемкин, вычистив шубу, оглядел ее:

— Хорошая шуба. За такую шубу половину Польши обменять можно… — он, свернув ее, убрал в мешок.

Лишние вещи спрятали в нору. Все было готово, быстро темнело.

— Ну что? — Сафронов завернул карабин в брезент, сплюнул. — Придем, посмотрим, какие такие пальмы!

Вышли на пустынное шоссе в сумерках. Впереди шел Сафронов с длинным брезентовым свертком, за ним якут с мешком и Махотин.

Николай, проходя мимо камня, на котором он недавно стоял, улыбнулся с надеждой…

Город светил всеми своими огнями. Высоко в небе горели рекламы. Они, прячась в тени, стояли, задрав головы, пораженные… Потемкин опустил мешок, а Сафронов крепче прижимал к себе винтовку.

Машины, вылетая из улиц, бесшумно неслись по проспекту. Они глядели на этот сверкающий поток из темноты. Скользнув тенью, пересекли стоянку, и Махотин тайком потрогал одну из машин пальцем…

Люди, нарядные, чистые и красивые, шли мимо. Николай прогуливался по тротуару, вглядываясь в лица всех девушек. Остальные следили за ним настороженно из кустов маленького сквера… Вдруг Николай замер от удивления. Мимо него прошел негр. Он пошел за ним и, не удержавшись, потрогал его черное плечо…

Шли в толпе, держась еще настороженно, но их никто не хватал, и никто на них не смотрел… Они стояли у гигантской витрины, а за витриной, как улей, шумел огромный магазин. Потемкин вдруг шагнул, увидев что-то, к дверям, двери разлетелись перед ним автоматически, и якут от неожиданности отскочил…

Они стояли ка огромном мосту. По мосту и под ним, внизу, неслись живые реки машин. Слева поднимались небоскребы.

— Боже мой! — сказал Махотин. — Мне бы галстук какой-нибудь! Да денег рублей сто, да жизнь всю сначала! За что же это им все? Чем они лучше нас? Куда Бог смотрит?

— Давай, Коля! — Сафронов вздохнул. — Русские князья тоже фамильные вещи закладывали…

Они настороженно глядели через витрину, в маленький магазин, где перед прилавком ждал Николай, а за прилавком стоял маленький усатый итальянец, с прилизанными волосами и гладил, тряс, щупал дорогую митрофановскую шубу — приз, взятый Потемкиным на императорских стрельбах…

Эскалатор вывозил людей из-под огромной стены универмага. Мужчина в очках. Женщина с девочкой. Показались ноги в джинсах и кроссовках, и выехал Николай. За ним Сафронов в широких модных брюках и рубашке, Махотин в костюме и галстуке, и последним огромный якут в белых шортах с банкой пепси-колы в руке.

За углом оглядели друг друга настороженно. Махотин поправил галстук. Николай улыбнулся. Сафронов растянул руками широченные штаны, оглядев себя, рассмеялся.

— Ах ты, черт такой! Только пуделя на веревочке не хватает!

Шли по улице четверо мужчин с загоревшими до черноты лицами. Ели все мороженое в вафельных стаканчиках. Держались еще настороженно. Две девушки обогнали их, обернувшись, засмеялись. Якут засунул руки в карманы, а Сафронов вдруг помахал им…

На перекрестке стоял огромный полицейский. За его спиной в толпе, ожидающей перехода, стоял Махотин, с уважением поглядывая снизу на его фуражку и на кольт на поясе.

Маленький мальчик с интересом потрогал брезентовый сверток, Сафронов, улыбнувшись, осторожно отодвинул от него винтовку…

Негр, шедший навстречу, остановился, спросил вдруг что-то Махотина, оказавшегося с краю.

— Что ему? — важно спросил Махотин.

— По-моему, он просит деньги, — сказал Николай.

— Милостыню, значит, — Махотин строго оглядел негра и, улыбнувшись, достал горсть мелочи. — Безработный! — он хлопнул негра по плечу.

И все от хорошего настроения заулыбались, и обступив его, стали похлопывать и гладить. Негр, перепугавшись, выскочил из круга и бросился бежать…

Они стояли на огромном пирсе, вокруг которого плескался черный ночной океан. А на пирсе под яркими фонарями играла музыка, и на карусели, на лошадках, медвежатах и оленях кружились счастливые дети, улыбающиеся взрослые и радостные старики…

— А может, у них здесь и смерти нет? — сказал вдруг тихо Сафронов.

— Как это? — удивился Николай.

— А вот так. Может, они от старости засыпают, тихо, как собаки, и все…

Ювелир, осмотрев камень, вернул его Николаю:

— Это александрит, Очень большой. Что вы хотите? Хотите продать?

Николай оглядел магазин. За окном на улице стоял с газетой, Потемкин. Чуть дальше у столба прислонился Сафронов со свертком.

— Я хочу узнать, сколько это стоит? — ответил медленно Николай.

— Я не покупаю такие камни, — сказал задумчиво ювелир, — но думаю около десяти тысяч. Я вам дам один адрес…

Большой двухэтажный магазин. На втором этаже за столом сидел Николай, рядом стоял Сафронов, оглядывая не спеша зал внизу. Хозяин магазина, осмотрев все шесть камней, откинулся на стуле. Рядом стоял его помощник.

— Камни, безусловно, редкие, очень большие, я даже не слышал о такой коллекции…

— Говорите, пожалуйста, медленно, — сказал Николай. — Я не говорю по-английски.

— Извините. Где вы их взяли?

— Это мои! — ответил Николай с гордостью.

— Я понимаю, — улыбнулся ювелир. — Но я не знаю ни вас, ни вашего друга. Вы не американцы. Я куплю у вас камни, а потом в Европе будет скандал… Извините, господа.

Маленькая ювелирная лавка. Продавец — латиноамериканец:

— Десять тысяч!

— Нет! — Николай, заворачивая камни, пошел к двери.

— Одиннадцать! — продавец, заволновавшись, побежал за ним.

— Нет!

— Но сколько?

— Сто тысяч, — зло сказал Николай и вышел.

— Да у меня нет таких денег и никогда не будет! — кричал ему продавец вслед. — Во всей Америке нет таких денег!..

На улице Николая догнал приятный мужчина:

— Извините, я видел вас в магазине, и видел ваши камни. — Улыбнувшись, он оглянулся на Сафронова и Потемкина, вставших за его спиной. — Позвоните завтра в десять по этому телефону и спросите Майкла. Вы поняли, Майкла? Я узнаю, может быть, один мой друг купит ваши камни.

— Сто тысяч? — недоверчиво спросил Николай.

— Сто тысяч. Ты завтра будешь богат… — Майкл снова улыбнулся ласково и, осторожно обойдя Потемкина, пошел по улице.

Где-то во мраке крикнула ночная птица, и якут тут же ответил, подражая ей. Горел костер, освещая лес. На ветвях, на плечиках, аккуратно висела их городская одежда. Они сидели вокруг костра, пили чай.

— Компьютер куплю. — Потемкин взял пальцами из костра уголь, прикурил трубку. — Видео куплю, как у Митрофана.

— Зачем тебе компьютер? — удивился Николай.

— Дети играть будут. Жениться хочу. Вторую жену возьму, молодую…

Все засмеялись.

— Да ты спятил, вторую, тут с одной горе… — закашлялся Махотин.

— По тайге бродишь, как собака, месяц, два, три. Домой придешь, одной жены мало, — якут выдохнул дым.

— Татарку надо брать, из Тобольска, они злые, я злых люблю. Она плачет, ты смеешься! — якут улыбнулся.

— Жену-то бьешь? — поинтересовался Сафронов.

— Зачем, она мне танцует, песни поет. Врет хорошо.

— Про что врет? — спросил Николай.

— А что видит, про то и врет, красиво, как стихи.

— А почему это у тебя, Потемкин, фамилия княжеская? — поинтересовался Махотин.

— У нас все Потемкины, назвали так, вся деревня. Кто-то из наших у князя служил, давно… Теперь все коммунисты.

— Ты тоже коммунист?

— Я тоже коммунист, только взносы не плачу, некому платить. Был старик Бодхо, ему платили, он парторг был. Теперь умер. Парторгом никто не хочет быть, далеко в район ездить. Раньше парторгам водку давали, чай, табак, жене — тряпки. Теперь не дают, парторгов нет…

— Эх, а меня Митрофан Романыч обещал народным депутатом сделать, — вздохнул Махотин. — Весной в Кремль на съезд… а тут вышла история с вами! Надо было в тайгу уходить…

— Да пошел ты к черту! — возмутился Николай. — Тебя в Америку привезли! Поят, кормят, одевают, а ты скулишь!

— Ты помолчи! Пацан еще, со мной так говорить! — Махотин улегся на спину, поудобней. — Я не жалуюсь, я не знаю, что домой купить. Вроде, все нужно, а чего и не знаю, всего не увезешь. Сто тысяч все же денег…

— А ты, Филипп Ильич, конфет купи! — сказал Сафронов.

Все засмеялись…

Николай и Сафронов стояли у высотного современного офиса из стекла и стали. Десятки людей входили и выходили из здания.

Одна из машин вырулила из потока, остановилась. Из нее вышли Майкл и еще один солидный мужчина, в костюме, с дипломатом.

— Привет. — Майкл, улыбаясь, пожал руку Николаю. — Это Роберт.

Роберт тоже пожал руки Николаю и Сафронову.

— Александр, — представил его Николай.

В стороне стояли с брезентовыми свертками Потемкин и Махотин…

Они вошли в сверкающий многолюдный холл. Поднялись в лифте на третий этаж. Здесь было тише. Майкл ключом отпер одну из дверей, и они прошли в пустую комнату, где был только один стол и один стул…

Роберт капнул на камни растворами из нескольких пузырьков, посмотрел в небольшой микроскоп. Майкл, улыбнувшись, вышел. Сафронов и Николай переглянулись. Вошел еще один мужчина, с усами и крепкой челюстью, кивнул им, спросил что-то быстро.

— Бее хорошо! — Роберт убрал в дипломат инструменты.

Зашли еще двое, один — парень, другой пожилой мужчина с лошадиным лицом. Роберт убрал камни:

— Я очень рад, всего доброго, будет еще что-нибудь, обращайтесь к Майклу! — он положил на стол тоненькую стопку денег и пошел быстро из комнаты:

— Эй, а деньги!

Николай рванулся за Робертом и наткнулся лбом на ствол. Лошадиное лицо мужчины смотрело на него без выражения. Остальные двое тоже обнажили стволы. Сафронов сделал движение, что-то хлопнуло, и пуля пробила стол рядом с ним. На пистолетах были глушители.

— Вы что, ребята, — сказал Николай тихо.

Сафронова стволами прижали к стене, забрали у него наган. Вернулся Майкл. Улыбнулся.

— Скажи ему, что он вор, — сказал Сафронов. — Что я его найду.

— Ты ублюдок! — перевел Николай. — Я тебя убью…

— О, парень, ты не прав! Мы дали вам целую тысячу долларов. Это хорошие деньги! Привет!

Продолжая держать их на мушке, американцы быстро вышли.

Щелкнул замок…

— Привет, как дела! — Майкл помахал Махотину и якуту, стоявшим у выхода.

Остальные быстро садились в ореховый «Кадиллак». Махотин насторожился.

— Ладно, привет! — Майкл шел последним, и машина мягко рванулась.

Из дверей, расталкивая людей, выскочили Сафронов и Николай.

— Стреляй! — закричал Сафронов.

Якут скинул брезент, вскочив на крышу машины, стоявшей на обочине, поднял винтовку, но грузовик закрыл ореховый «Кадиллак».

— Цурюк! — вдруг закричал страшно Махотин. — Цурюк! — и заметался среди людей.

— На ту сторону! — Сафронов махнул Николаю, сам побежал по тротуару за машиной.

Николай, за ним Махотин, уворачиваясь от машин, побежали на ту сторону. Якут, на бегу заматывая карабин в брезент, бежал прямо по дороге. Машины встали на перекрестке. Якут почти догнал ореховый «Кадиллак», но тут машины тронулись. В заднем стекле «Кадиллака» мелькнуло испуганное лицо.

— Бей! — закричал Сафронов, поток машин отрезал его.

Якут на бегу дотянулся и вышиб прикладом заднее стекло. «Кадиллак» рванулся и ушел, набирая скорость.

— Все, ушли! — подбежал Сафронов.

— Ушли! — ответил Потемкин.

Они стояли на середине улицы, между двух потоков машин. На другой стороне остановились Николай и Махотин.

— И здесь воруют! — в отчаянии крикнул им через улицу Сафронов и плюнул на дорогу.

Люди останавливались на тротуарах. Смотрели из проезжающих машин…

Они стояли на безлюдном берегу океана.

— Что же не везет нам так, чем мы Бога прогневили? — сквозь зубы, чуть не плача говорил Сафронов. — Не любят нас, ребята, дома и здесь не любят, и домой, значит, не скоро… — он отошел и сел на песок. — Ищите себе другого командира, нет больше мне удачи…

— Брось, Сашка, — сказал Потемкин. — Найдем!

— Наган отняли… спасибо, пинка не дали, — прошептал Сафронов.

— Ладно, брат, успокойся! — Николай сел рядом. — Зато в Америке мы, брат, будет что дома рассказать…

Сафронов вздохнул, глянул на Махотина:

— Ты что кричал-то, Филипп Ильич? — он чуть улыбнулся.

— Я-то? Не помню, растерялся, что-то кричал… по-немецки что-то…

Старая обсерватория светлым пятном выделялась на темных холмах. Город лежал внизу, расчерченный огнями на квадраты до черного горизонта. Звезды мерцали в небе. Они стояли на пустой смотровой площадке.

— Огромный какой, — сказал Николай. — Нет ему конца и края…

Сафронов, спершись о парапет, хищно оглядывал город:

— Всему есть и конец, и край. Разделим город на части, как тайгу на охотничьи участки делят. Потемкин, у океана будешь и ближние улицы твои! Дальше Николай, до середины, вот го то здание! — он рубил город рукой. — Филипп Ильич, ты от холмов возьмешь, ты постарше, тебе и поближе, мне же весь восток! Ходите осторожно, все обнюхайте, каждый дом, каждую машину. Как волки ходите и кругом смотрите! Один человек пропасть не может, а их пять было. Найдем, год искать будем, найдем! И за все спросим…

Утро. Потемкин стоял на пляже, спиной к океану и глядел на город. Редкие бегуны трусили вдоль воды. Якут улыбнулся и пошел…

Николай шел вдоль открывающихся магазинов…

Сафронов шел вдоль роскошных особняков.

Обед. Площадь наполнилась народом. Махотин сидел на скамейке у кафе с газетой, просматривая прохожих…

Потемкин, в одних шортах, покрывшись потом, шел по многолюдному пляжу, вглядываясь в лица…

Николай, проходя по мосту, глянул на заходящее солнце…

Махотин шел по пустынному шоссе, в руке у него был мешок, он прихрамывал…

Сафронов поднимался по тропе. Солнце садилось за океан…

Ночь. Горел костер, на костре в котле жарилось мясо. Все сидели вокруг костра, кроме Потемкина. Якут, чуть выше, с винтовкой, сидел на посту, прислушиваясь…

Он снова шел по пляжу. Вдруг увидел что-то в океане. Быстро разделся, зашел в воду и поплыл. Впереди плыл человек с козырьком на голове, так что не было видно его лица. Якут обогнул его и, перерезав путь, заглянул внимательно под козырек. Человек заволновался, оглядываясь на берег. Но якут уже оставил его…

Ореховый «Кадиллак» стоял у бара. В стороне, в тени под стеной сидел на корточках Николай. Две девушки вышли из бара, стали садиться в машину. Николай, проходя мимо заднего крыла машины, нагнулся завязать шнурок и гвоздем нацарапал на крыле маленький крест….

Махотин, уронив газету, поднимая его, нацарапал такой же крест на крыле орехового «Кадиллака», стоявшего на заправке. За его рулем сидела старуха, неприятным голосом что-то выговаривая механику…

Сафронов, с ведром и лопатой, как рабочий, остановился у одного из особняков, поправляя газон, внимательно глядя на пустой ореховый «Кадиллак». Присев, он нашел рукой крест на его крыле. Пошел, не спеша, дальше…

Догорел костер. Трое спали на брезенте. В стороне, на камне, с карабином сидел Николай, глядел на далекий мерцающий город…

Солнце вставало над морем. Они быстрым шагом спустились с шоссе в пустынную улицу.

— Дай! — выкрикивал Николай, шедший впереди.

— Гив! — хором отвечали остальные по-английски.

— Возьми!

— Тэйк!

— Убью!

— Килл!!! — Сафронов улыбнулся.

— Заткнись!

— Шат ап! — Махотин и Сафронов одновременно подглядели на клочке бумаги.

— Пошел в задницу!

— Сам пошел в задницу! — прокричали дружно по-английски.

Какой-то старик с удивлением смотрел на них из-за забора…

— Пошел в задницу! — снова заорал Николай.

— Сам пошел в задницу!..

Полдень. На центральный перекрёсток города, одновременно из всех четырех улиц вышли Сафронов, Потемкин, Филипп Ильич и Николай. Увидев друг друга, сошлись на один угол. Сафронов сказал что-то, указывая рукой. Все вдруг разошлись снова и затерялись в толпе прохожих…

Вечер. Махотин, перебравшись через забор, пробрался к зданию. Через черный ход проник внутрь… В большом зале стоял дикий шум, кричали люди. В центре зала на ринге дрались женщины. Кто-то толкнул его, и Махотин выругался по-английски:

— Черт тебя побери, ты, задница, перед тобой майор ВВС!

Потемкин подошел к стойке бара, перегнувшись через стойку, указал на бутылку виски:

— Дай, — сказал бармену по-английски.

Тот налил виски. Якут выпил, прислушиваясь, весь стаканчик, оглядел бар. Здесь были одни мужчины, у некоторых накрашены губы, подведены глаза. Один из них, подойдя, что-то сказал Потемкину.

— Убью, — сказал якут, расплатился и вышел…

В темном парке у океана он завернулся в одеяло и заснул на траве…

Николай прошел вдоль бассейна, забрался по лестнице на крышу гостиницы, лег, заложив руки, глядя на звезды…

В горах у костра, Махотин листал комиксы, шепча что-то, Сафронов спал рядом.

Николай шел через большой магазин, внимательно оглядывая людей. По пути к кассам он прихватил пакет хлеба и несколько яблок. Нэнси он узнал сразу. Она стояла за кассой, улыбаясь покупателям, принимала покупки. Подошла очередь Николая, он положил хлеб и яблоки и протянул Нэнси плитку шоколада. Она, взглянув на него, узнала и растерялась.

— Это тебе, я искал тебя, — сказал он тихо.

Нэнси смутилась. Их ждали другие покупатели.

— Извини, — сказала она. — Я должна работать, — она снова занялась покупками.

— Я понимаю. — Николай отошел, освобождая проход.

— Ник! — она Оглянулась. — Я не могу отойти, я заканчиваю в девять. Ты можешь позвонить мне…

— Не волнуйся! — он шел к выходу.

Она с грустью смотрела ему вслед…

Он вышел на улицу, не зная куда идти, вдруг быстро побежал…

Перебравшись через забор в частный парк, он, прячась за кустами, стал резать ножом с клумбы розы.

Его заметили, крикнули из окна дома Он продолжал резать, выбирая самые лучшие, пока не увидел бегущих к нему двух мужчин. Срезав еще одну розу, он осторожно собрал букет и побежал по парку…

Парк был огромный, он перепрыгивал какие-то изгороди, фонтаны. Те двое бежали долго, наконец, задохнувшись, встали… Николай тоже остановился и на ближайшей скамейке не спеша стал перекладывать цветы. Преследователи снова бросились за ним…

Он подошел к кассе и положил букет рядом с Нэнси. Она смутилась, девушки за соседними кассами стали улыбаться.

— Я подожду тебя, — сказал Николай.

Он вышел на улицу, сел на высокий бордюр и стал следить за проезжавшими машинами…

Стало темнеть. Девушки в магазине поглядывали через витрину, смеясь, переговаривались. Нэнси молчала. Николай сидел в той же позе на том же месте, жевал яблоко с хлебом и внимательно следим за машинами…

Солидный мужик, в очках, костюме и при галстуке, остановился у банка, и, выбравшись из машины, направился к автомату в стене, доставая на ходу карточку. Он торопился и не обратил внимания на Сафронова, который встал за ним. За Сафроновым, оглянувшись, встал Филипп Ильич. Они с интересом следили, какие мужик нажимает кнопки.

Получив деньги, он пошел к машине, но вдруг его подхватили и очень быстро занесли за угол, в темноту…

— И у этого такая же! — Филипп Ильич, удивляясь, разглядывал карточку, потом попробовал ее на зуб.

Они извинились, вернули карточку и, поправив ошеломленному мужику костюм, ушли, переговариваясь…

Совсем стемнело, зажглись фонари. Николай продолжал сидеть. Магазин закрылся, служащие выходили из него. Вышла Нэнси, оглядела его, улыбаясь:

— Ты сумасшедший или маньяк?

— Да, — не поняв, ответил он.

Улыбаясь, взял ее сумку, она не давала, но он взял:

— Где ты живёшь?

— Там, далеко, — она махнула рукой. — Как ты нашел меня?

— Просто. Я обошел город.

— Это неправда, город большой, и ты не американец! Ты немец?.. Швед?.. Француз?

Николай кивал головой.

— Испанец? Итальянец? Китаец?

— Да, — он кивнул. — Я китаец.

— Врешь, кто ты?

Он, отстав, открыл маленький словарь, поискал что-то:

— Я тупой. Поэтому плохо говорю по-английски.

— Что там? — она протянула руку. — Покажи!

— Это книга для тупых.

— Покажи!

— Нет, это опасно…

Они ехали в автобусе. Николай смотрел на нее.

— Что ты смотришь?

— Ты самая красивая в этом городе… Правда! Я видел всех девушек в этом городе.

— Это твоя работа?

— Да…

— Трудно?

— Что? — он не понял.

— Посмотри в книжке для тупых!

Николай достал словарь, стал искать, перелистывая страницы.

— Египетский баклажан, — сказал он наконец, с трудом выговаривая.

— Что?! — Нэнси засмеялась.

— Здесь так написано…

Она вдруг выхватила у него словарь, рассматривая.

— Ты русский!!! — закричала она.

Люди стали оборачиваться. Николай развел руками.

— Ты врешь! Скажи что-нибудь по-русски!

— Нэнси.

— Замолчи! — она быстро листала словарь. — Скажи… кукуруза на углу.

— Я не понимаю — он покачал головой.

— Скажи кот!

— Кошка, — сказал он по-русски.

Она, шепча, прочитала транскрипцию, захлопнула словарь.

— О, мой Бог, ты русский! Я так и думала! Конечно, я все время ожидала чего-то в этом роде, но лучше бы ты все же был китаец…

Они стояли у небольшого одноэтажного дома, у дверей.

— Я приду завтра, — сказал Николай.

Нэнси молчала, опустив голову.

— Я приду, — повторил он. — Нэнси, ты живешь одна?

— Нет, — сказала она тихо. — Я живу с кошкой.

Николай, склонившись, быстро поцеловал ее в губы, отпустил на шаг, глядя на нее, и, развернувшись, пропал в темноте. Она стояла все.

— Нэнси, спокойной ночи! — вдруг сказал из темноты его голос.

Она улыбнулась.

Свет в гостиной погас, и в спальне зажегся ночник. Ее тень мелькнула за шторами. Николай, сидевший в ее дворе у ограды, улыбнулся. Вдруг, услышав шорох, он вскочил, бесшумно обогнул дом и наткнулся на кошку. Кошка мяукнула испуганно. Дверь во двор открылась, и Николай лег в кусты. Нэнси, в ночной рубашке, впустила кошку, погладила ее и заперла дверь… Николай улегся поудобней, глядя на звезды, вдруг снова вскочил, выхватив из-за головы маленькую ящерицу. Улыбнувшись, отпустил ее, улегся снова…

Здоровенный губастый мулат, оставив машину за квартал до особняка, подошел к нему пешком. Он был в перчатках и с сумкой. Переложив револьвер из сумки в карман, он огляделся и быстро перелез через ограду. В особняке, в крайнем окне, горел свет. Пригибаясь, мулат двинулся через кусты и вдруг обвис. Сзади его двумя руками держали за голову, а ко лбу приставили холодный и очень длинный ствол. Сафронов, в одних трусах, держал карабин, а Филипп Ильич, тоже в трусах, быстро обыскал мулата.

— Револьвер, отмычки, фонарь, — перечислил он тихо. — Вор!

— Убить? — спросил Потемкин, державший мулата за голову.

— Подожди, — Сафронов надел на босую ногу ботинок.

Махотин сложил все в сумку:

— Все хорошо, парень? — спросил он по-английски. — Нет проблем?

— Нет проблем. — Мулат попытался улыбнуться.

Потемкин развернул его за голову, а Сафронов дал сильный пинок обутой ногой. Мулат перескочил через ограду, следом перелетели сумка и револьвер. Подхватив вещи, мулат понесся по улице. Сафронов, Потемкин и Филипп Ильич снова улеглись спать…

Утром Нэнси вышла из дома, захлопнув дверь, закинула за плечо сумку и увидела Николая. Он стоял за оградой, положив на нее локти.

— Что ты здесь делаешь? — удивилась она.

— Хорошее утро, — сказал он. — Как ты спала, Нэнси?

Она подошла к ограде, посмотрела на него, улыбнулась, опершись на забор с другой стороны.

— Я совсем не выспалась, — сказала она строго. — Мне всю ночь снились русские!

— Я не понял, — Николай положил свою руку на ее.

— Это ничего, — сказала она. — Что ты будешь делать?

— Я буду провожать тебя на работу, — сказал он, отбирая у нее сумку.

— Ты сумасшедший и очень хитрый, я должна тебя бояться, — она вышла за ограду, и они пошли по улице.

Они ехали в автобусе. Николай взял рукой ее голову и положил осторожно к себе на плечо, прошептав:

— Спи, я тебя разбужу.

Она закрыла глаза, прошептала тоже:

— Очень жалко, что в автобусе нельзя целоваться…

Они стояли около ее магазина.

— Что ты будешь делать? — спросила она.

— Пойду на работу.

— Кем ты работаешь?

— Это трудно объяснить.

— Дай мне слово, что ты не диверсант.

— Я не могу, — он улыбнулся. — Я сам не знаю, кто я. Иногда я, наверное, диверсант.

— Ладно, — она обняла его и поцеловала быстро. — Все разно приходи вечером. Я буду ждать, — й убежала в магазин…

Потемкин стоял на углу, внимательно оглядывая проезжавшие машины. Одна из них притормозила.

— Эй, — окликнула его женщина и быстро спросила что-то.

Он огляделся, ища, к кому она обращается.

— Я?

Она снова что-то спросила. Он подошел к машине, наклонился и засунув голову внутрь, поцеловал ее. Женщина вырвалась, выругавшись, дала газ…

— Злая! — сказал якут, глядя вслед, и улыбнулся…

Патрульный полицейский, свернув в переулок, увидел, как с высокого забора слез Филипп Ильич и стал отряхивать свой костюм. Полицейский посигналил, подзывая. Филипп Ильич сразу пошел быстро прочь, не оглядываясь. Машина догнала его, и полицейский, выбравшись, окликнул, уже сердито:

— Эй, парень, иди сюда.

Махотин подошел к его машине, улыбаясь, но вдруг нагнулся и за капотом, на корточках, очень быстро побежал вокруг машины…

— Какого черта?

Полицейский, потеряв его, заглянул за капот. Расстегивая кобуру, обежал машину и увидел, как Филипп Ильич уже скрылся за забором.

— Дьявол! — пробормотал он, пораженный…

Стемнело. В домах зажигались огни. Сафронов лежал на высокой крыше ив бинокль осматривал окна квартир.

Девушка сидит на кухне, ест что-то монотонно…

Парень пьет пиво, смотрит телевизор…

Еще парень, просто сидит на стуле, чешет лоб…

Пожилая пара ест молча…

Снова девушка, сидит, курит у телевизора…

— Тьфу ты черт! — пробормотал Сафронов. — Что же они все по одному живут?..

Николай и Нэнси, смеясь, готовили вместе ужин. Почти все уже было готово. Нэнси уносила тарелки в комнаты. Николай поставил на раскрытое окно тарелку с салатом и хлеб, и это тут же исчезло. Продолжая готовить, он кинул в окно пару апельсинов, они пропали без звука!

— Стакан дай! — вдруг сказали из темноты.

— Зачем? — удивился он.

— Надо…

Он поставил стакан, и тот тоже пропал. Вернулась Нэнси, что-то напевая, прижалась к Николаю. Он обнял ее, целуя, и незаметно задернул штору и прикрыл окно. Но окно опять открылось. Нэнси ушла снова.

— Яишницу пожарь! — На подоконнике появились две упаковки яиц и пустая тарелка из под салата.

— Я там, вроде, ветчину видел, — раздался из темноты голос Филиппа Ильича.

— Где? — удивился Николай.

— В холодильнике…

— Водки выпьешь? — спросил другой голос.

— Откуда у вас? — прошептал Николай, подавая ветчину.

— Андрюшка в магазин сбегал…

Разложив еду на ящике, Сафронов, Потемкин и Филипп Ильич сидели в темноте в кустах, выпивали по очереди, закусывали и неотрывно глядели в окно, улыбаясь. Николай, обняв Нэнси, снова задернул штору, но якут проворно поднялся, тихо открыл ее и быстро вернулся на свое место…

Николай подал в темноту сковородку с яишницей, в ответ на подоконнике появился стакан с водкой. Он выпил быстро и ушел в зал… Нэнси сидела на диване, за столиком с едой, напротив работал телевизор. Николай сел рядом, смеясь и мешая друг другу, они стали есть. Из-под стола вышла кошка, смотрела удивленно на Николая…

Николай подал в окно кипящий чайник и получил взамен пустую сковородку. Кошка, вскочив на подоконник, возмущенно уставилась в темноту. Огромная рука Потемкина протянулась к ней из темноты, и она прыгнула в комнату…

Вернувшись в — зал, он увидел, что Нэнси спала на диване с надкусанным яблоком в руке. Николай осторожно взял ее на руки, отнес в спальню, положил на кровать..

— Извини, — прошептала она. — Я совсем сплю.

— Спи, — он осторожно раздел ее и, накрыв одеялом, поцеловал.

— Ты уходишь? — она обняла его. — Не уходи…

— Не уйду…

Войдя на кухню, он только заметил тень, метнувшуюся в окно. Чайник стоял на плите.

— Телевизор бы хоть посмотреть, — попросили из темноты…

Николай развернул телевизор к окну, раздвинул шторы… Вернувшись в кухню, стал убирать посуду…

По телевизору шел какой-то фильм. На экране парень целовал девушку. Трое мужчин лежали на траве перед окном, курили и смотрели на экран. Их суровые лица размягчились, каждый думал о своем…

Потемкин дрался под мостом. Он спокойно отбивался от троих черных бродяг, встав спиной к бетонной стене, а они, крича, наскакивали на него и отлетали тут же. Ругаясь, потирая ушибленные места, — они отбежали, крича ему что-то уже издали. Он, осмотревшись, поднял валявшийся велосипед и поехал вдоль пустынного причала… Бродячая собака побежала за ним, но отстала…

Сафронов оглядел столики ресторана, стоявшие на тротуаре. Люди смеялись, разговаривали на чужом языке. Он пошел дальше.

Махотин, утомившись, присел на траву в китайском квартале. Мимо него крича пробегали маленькие дети. Вдруг он сказал им что-то по-китайски. Они, смеясь, крикнули что-то в ответ, побежали дальше, оглядываясь удивленно. Посидев, он встал, пошел, хромая…

Собака поглядела на полную луну, снова повернулась к холмам, насторожив уши. Тягучий тоскливый звук доносился оттуда. Она обежала двор и, встав у ограды, завыла дико. Из окон выглядывали люди.

Николай сошел с шоссе на тропу и обернулся. Внизу, там, где мерцал огнями город, выли на все лады собаки. Он прислушался. Странный звук доносился с темных холмов…

Костер догорал. Вокруг лежали пустые бутылки, стоял котел со остатками мяса. Сафронов, Потемкин и Филипп Ильич сидели в своей родной одежде и, глядя на костер, пели в три голоса протяжно и тоскливо про Ермака, причем Филипп Ильич выводил самые верхи…

Увидев Николая, они смолкли.

— А мы, Коля, загрустили чего-то! — Сафронов вздохнул. — Садись…

— Крепко загрустили! — Николай оглядел пустые бутылки из-под «Смирновской» водки. — Всех собак в городе переполошили. — Он сел. — С вами Нэнси хочет познакомиться.

Сафронов, покачнувшись, оглядел Потемкина и Филиппа Ильича.

— А не будет ли это… — он сделал жест рукой. — Неприлично.

— Нет, она сама предложила. Я рассказал ей про вас, сказал, что вы сегодня прилетаете. Филипп Ильич вот — дядя, а вы мне братья, двоюродные… Ко мне в гости.

Филипп Ильич, соображая, оглядел якута.

— Это, значит, он племянник мой?

Сафронов глядел на Николая с грустью:

— Смотри, парень, погонит она нас, и тебя вместе с нами! Уж больно родственники мы необычные.

— Не погонит! А погонит, уйдем вместе…

Нэнси, одетая празднично, осматривала накрытый стол.

— А может быть, самолет опаздывает? Какой у них рейс?

— Не знаю, — Николай возился в кошкой. — Наверное, они уже прилетели.

— Как же они найдут нас?

— Найдут. Я им объяснил.

За окном раздались голоса, открылась калитка.

— Идут! — вдруг испугалась Нэнси.

Она бросилась к двери, открыла ее и попятилась. Первым, С букетом, вошел Филипп Ильич, за ним Сафронов и Потемкин со свертками.

— Здравствуйте… — по очереди здоровались они на русском, все чистые, отглаженные и причесанные.

— Здравствуйте, — по-русски старательно ответила Нэнси, жестом приглашая их проходить.

Сафронов толкнул Махотина, Филипп Ильич откашлялся, протянул Нэнси букет, снова откашлялся и поправил галстук. Нэнси быстро отнесла букет и, вернувшись, по очереди стала знакомиться с гостями, каждому протягивая руку.

— Нэнси!

— Потемкин! — якут осторожно пожал ей руку.

— Александр! — Сафронов улыбнулся добро, как только смог.

— Филипп Ильич! — Махотин снова кашлянул.

— Филиппилич, — повторила она с трудом.

— Мой дядя, — сказал Николай. — А со мной поздороваетесь? — добавил он по-русски.

Все трое сидели в ряд на диване, держась прямо.

— Как вы долетели? — спросила Нэнси.

— Они не говорят по-английски, — ответил за них Николай и сказал по-русски. — Вы хоть говорите что-нибудь.

— Зачем ж ты меня дядей сделал? — тихо опросил Махотин.

— Для нежности. Что мы не бандиты какие-нибудь, а родственники.

— Мы тут баранины принесли, — сказал Сафронов. — И водки. Положить бы куда…

— Боже мой, — Нэнси смотрела на них. — Никогда бы не подумала, что у меня в доме будет целых четверо русских.

Николай и Сафронов жарили на кухне баранину. Нэнси, помогая им, спросила Николая шепотом.

— Я понравилась им? Что они тебе сказали?

— Что ты им очень понравилась!

— Ты все врешь! — она тайком толкнула его.

Зашел Потемкин, постоял, принюхиваясь, вышел…

Филипп Ильич Сидел в кресле и смотрел по телевизору мультфильмы. На коленях у него лежала кошка. Он гладил ее одной рукой, а другой, не глядя, брал из вазы орехи…

Потемкин снова зашел на кухню, принюхиваясь, вышел. Сафронов достал из холодильника бутылку водки, налил, в стаканы, объяснил:

— Тем, кто готовит, положено.

Николай перевел, и они выпили.

Ужинали молча, под тихую музыку. Филипп Ильич ухаживал за Нэнси, подкладывая ей лучшие куски мяса…

— Вы похожи на старшего брата моей мамы, — смеясь, сказала ему Нэнси. — Он священник.

— А где твои родители? — спросил ее Махотин по-английски.

— Они фермеры, с Миссисипи.

Николай переводил.

— А почему она здесь? — спросил Сафронов.

— Потому что я переехала жить в город, а зачем, не скажу. Это секрет…

Знаю я этот секрет, — сказал Махотин по-русски. — У меня дочь тоже в город поехала, а зачем, секрет. А через год вышла замуж. Ты ей переведи.

— Да ладно, — отмахнулся Николай.

— Что, что? — переспросила Нэнси.

Николай перевел. Она покраснела и, опустив голову, тихо сказала:

— О, нет. Я переехала, чтобы найти работу…

Махотин, склонившись, поцеловал ее в голову. Нэнси не выдержала и рассмеялась:

— А где вы будете жить? — спросила она.

— В отеле! — ответил Махотин за всех.

— В отеле дорого. Вы можете пока жить здесь. Правда! Мне будет очень приятно. Дома на ферме у нас большая семья…

— Спасибо тебе… — сказал Сафронов.

После ужина играли в карты на щелчки. Проиграли Николай и Потемкин. Филипп Ильич радостно щелкал Николая. Нэнси, смеясь, несильно щелкала улыбавшегося от удовольствия якута…

Потом проиграли Нэнси и Махотин. Сафронов отщелкал своим деревянным пальцем Филиппа Ильича, тот сидел, почесывая лоб.

— Мне тоже положено, — сказала Нэнси. — Надо честно.

Якут, сделав страшное лицо, нагнулся к ней, она зажмурилась отчаянно, и он осторожно дотронулся до ее лба пальцами. Она от неожиданности вскрикнула…

Николай сидел в парикмахерской перед зеркалом. Нэнси, смеясь, объясняла девушке, как его постричь…

Машины, шипя, проносились мимо рекламного щита на обочине. Они стояли за щитом и целовались…

Они шли по тихой тенистой улица, держась за руки. Был тихий вечер, вокруг них стояли красивые домики, утопая в зелени.

— Нэнси! — сказал Николай. — Ты бы согласилась выйти замуж за русского?

— Никогда! — вскричала она. — Только если совсем сойду с ума!

Он помрачнел. Она посмотрела на него хитро и засмеялась:

— Я вообще никогда не выйду замуж!

— Почему? — удивился он.

— Я ненавижу замужних женщин! Они все такие, — она растопырила руки и пошла вперевалку.

— А дети?

— О, я ненавижу детей! Они все маленькие и злые, и я их ненавижу! — и она сделала страшное лицо.

Николай засмеялся…

— А что же ты тогда будешь делать?

— Я? Я буду работать и зарабатывать деньги. А потом учиться. А потом снова работать, — она подумала. — Пегом я куплю себе машину и собаку. Потом я буду работать долго-долго и буду старая, как настоящая американка. И куплю дом!

— Такой! — Николай кивнул на маленький двухэтажный дом.

— Нет, что ты! Мне нужно стать очень-очень старой, чтобы купить этот дом! О, смотри, он продается!

— Давай посмотрим.

— Ты что!

— Пойдем, пойдем, — Николай потянул ее за руку. — Я хочу посмотреть на очень-очень старую Нэнси!

Им открыла старая энергичная женщина, впустила их, улыбаясь:

— Вы собираетесь пожениться?

— Да! — Николай обнял Нэнси, та ущипнула его тайком.

Женщина пошла вперед. Нэнси ударила Николая кулаком в живот, и они вдруг быстро поцеловались, причем Николай провел рукой далеко вниз по ее спине…

— Где же вы? — окликнула их женщина…

Потемкин снова шел вдоль океана, оглядывая людей…

Сафронов присел около орехового «Кадиллака» на стоянке, вздохнув, потрогал крест на крыле…

Махотин сидел на площади, устало оглядывал прохожих…

Николай зашел в небольшой магазин, огляделся и тут же нырнул за стойку с продуктами. У прилавка расплачивался длинноволосый парень, тот самый, что был тогда с Майклом и Робертом. Длинноволосый вышел, сел в маленькую машину и стал выезжать на улицу. Николай, оглядываясь в отчаянии, увидел парня, проезжавшего мимо на мотороллере. На ходу он запрыгнул на него позади парня.

— Ты что делаешь, псих! — закричал тот.

— Давай, помоги, о'кэй? Все хорошо, давай скорость! Ну, скорость! — он, обхватив парня, сам взялся за руль и выжал скорость…

Машина свернула, и Николай за ней.

— Нет, мне прямо! — парень попробовал отобрать руль.

Но Николай сжал его крепче… Увидев, что машина встала, он, отпустив руль, соскочил.

— Псих! — парень развернул мотороллер.

— Спасибо! — крикнул ему вслед Николай.

Он внимательно осмотрел дом, в который зашел длинноволосый, встал за дерево. Дверь в доме открылась, хозяин выставил пластиковый мешок с мусором…

Длинноволосый сидел в баре за стойкой, пил пиво. Кругом шумели, играла музыка. Вдруг за один из столиков присел Филипп Ильич. От дверей, осторожно пробираясь среди толпившихся, к длинноволосому подошли Потемкин и Николай.

— Привет, — Николай забрал у него стакан, улыбаясь.

Потемкин обнял длинноволосого за шею и сдавил так, что хрустнуло. Вместе с Николаем они ссадили парня с табурета и, весело разговаривая, повели его в туалет. За ними прошел Махотин…

Через минуту Потемкин й Филипп Ильич вынесли из туалета большой кожаный мешок. Следом, переговариваясь, вышли Николай и Сафронов…

Стемнело. Они подошли к дому длинноволосого. Николай достал ключи. Сафронов держал наготове завернутый карабин. Они быстро вошли, захлопнули дверь, и все стихло…

Потемкин и Филипп Ильич несли мешок, выбирая тихие улицы. Иногда, положив его, садились сами, отдыхая, курили…

Свернув с шоссе на свою тропинку, взвалили мешок на плечи…

Достав из мешка связанного парня, они вынули у него изо рта кляп. Длинноволосый был без сознания.

— Ничего, здесь воздух хороший, отдышится…

Оставив его на поляне, они отошли в кусты и, взяв лопаты, стали рыть яму…

Николай сидел на стуле у двери и глядел через жалюзи на залитую солнцем улицу. Вдруг он поднял руку. Сафронов, сидевший на полу у стены, бесшумно встал.

К дому, где они сидели в засаде, подошла девушка, позвонила. Постояв, пошла обратно…

Потемкин поднял крышку, сплетенную из ветвей и заглянул в глубокую яму. На дне ее сидел длинноволосый парень, связанный по рукам и ногам, с кляпом во рту.

— О'кэй? — спросил его якут, закрыв крышку, прислонился к дереву и закурил…

Нэнси вернулась домой. Навстречу ей вышел Филипп Ильич.

— А где все? — спросила она.

— Все на работе. И Николай тоже. А я ужин приготовил! — он улыбнулся ласково…

Они сидели за столом, ели молча. Нэнси, вздыхая, листала какую-то толстую книгу.

— Что ты делаешь? — спросил Филипп Ильич.

— Я учусь, — она засмеялась. — Я ненавижу свою работу… Я заработаю немного денег и поступлю в университет…

— Я, — Филипп Ильич показал на себя. — Всю жизнь мечтал учиться в университете, — он тоже вздохнул. — Не вышло…

Сафронов и Николай сжали оружие, затаив дыхание. Ореховый «Кадиллак» медленно остановился под фонарем. Из него вышел мужчина с лошадиным лицом. Оглядев дом, подошел к двери, прислушался. Наконец стукнул тихо, два раза… В доме раздались шаги, дверь открылась, длинный ствол уперся ему в лоб, и за брючный ремень его втащили в дом…

Нэнси осторожно зашла в зал, где спал Махотин. Достав из кармана халата бумажку, прочитала, шепотом выговаривая имя, спрятав ее, тронула Махотина:

— Филипп Ильич, Филипп Ильич!

— Что? — он очнулся, не понимая.

— Работать, — сказала она. — Телефон. Филипп Ильич — работать.

— Спасибо, милая, — он сел…

Николай и Филипп Ильич несли еще один мешок по ночному городу. Положив его, отдыхали.

— Этот потяжелей будет, — сказал Махотин. — Ничего, где два, там и три…

Мужчина с лошадиным лицом Сидел на дне ямы рядом с длинноволосым. Они оба с ужасом смотрели вверх на якута.

— Компами, — Потемкин оглядел их и снова закрыл крышку….

Было чистое раннее утро. Майкл, в белых шортах и белой майке, бежал по аллее парка Слева и справа тесно стояли кусты. Впереди и позади него бежали еще несколько человек, мужчины и девушки. Вдруг слева, из кустов вылетело что-то и, обхватив Майкла, исчезло тут же в кустах справа. Сильный треск сучьев и снова тишина Люди, не заметив ничего, продолжали бежать…

Майкл с кляпом во рту лежал на спине. Махотин и Николай затягивали на нем узлы.

— Все хорошо, Майкл, уже все кончилось, все в порядке, не волнуйся, — успокаивал его Николай.

Сафронов, склонившись, погладил ласково Майкла по голове, улыбнулся:

— Хэлло…

Двухэтажный особняк, окруженный высоким бетонным забором, во дворе две огромных овчарки на свободе. К задним воротам, там, где, у забора мусорные баки, подошел Потемкин с прутиком в руках, потихоньку поскреб им по железным воротам. Зашуршала галька во дворе, огромные псы примчались, залаяли, высовывая из-под ворот оскаленные морды. Якут подразнил собаку прутом, вдруг схватил ее за морду и выволок через узкую щель под забором. Поднял ее за загривок в воздух, цыкнул на нее, и собака затихла. Вторая во дворе тоже замолчала. Потемкин отпустил собаку, она отбежала, виляя хвостом… Сафронов и Николай уже подсаживали на забор Махотина…

Роберт проснулся, прислушиваясь удивленно. Рядом дышал кто-то. Он быстро включил ночник. Рядом с ним на кровати полулежал Филипп Ильич. Засунув холодный наган под, одеяло, он сказал Роберту:

— Т-с-с… — и прислушался.

Сафронов встал на одно колено перед дверью и прицелился из карабина в замок. Николай вставил между стволом и дверью подушку. Она заглушила выстрел. Дверь отскочила вовнутрь, перья из подушки влетели фонтаном в дверь. Пуля пробила еще одну дверь, стеклянную стену в конце зала и погасила фонарь на столбе за домом.

Выбежал, вытаскивая револьвер, усатый охранник, упал, сбитый бегущими с винтовками людьми. С разбегу они вышибли еще одну дверь, она упала плашмя, придавив еще одного охранника. Сафронов и Потемкин наставили винтовки, дверь в спальную, медленно отворилась, и Филипп Ильич осторожно вывел уже одетого Роберта…

Все пленные сидели перед костром, глядели с тревогой то на огонь, то на зияющую яму, откуда их достали, на суровые лица людей с винтовками. Сафронов говорил им, а Николай переводил, и ужас охватывал их.

— Я не знаю, что вы за люди и почему с оружием ходите. Может быть, вы все очень опасные! И я бы не трогал вас! — Сафронов говорил извиняющимся голосом. — Но вы у меня камни украли и тем обидели меня. Должен я, чтобы от обиды очиститься, кровью вашей умыться! — он помолчат. — Убью каждого из вас, и душа моя успокоится…

Ореховый «Кадиллак» стоял в тихой улице. Редкие прохожие шли пс тротуарам. Было чистое солнечное утро. За рулем сидел Николай, сзади между Потемкиным и Сафроновым сидел Роберт. Подъехала машина, из нее вышел мужчина с «дипломатом» и подошел к ним. Он был похож, как две капли воды, на Роберта. Сафронов взял у него «дипломат», и Николай тронул машину.

— Что, брат твой тоже ювелир? — спросил Сафронов, разглядывая пачки с деньгами, лежавшие в «дипломате».

— Нет, у него строительная компания, — хмуро отозвался Роберт. — Можете не считать, там ровно двести тысяч.

«Кадиллак» остановился.

— Переведи ему, — сказал Сафронов Николаю. — Зла на нас не держи, сам виноват, слава Богу, живы все. Сто тысяч, как договаривались, а сто — это штраф, понял? Бизнес любит честных!

Потемкин открыл бутылку коньяка и налил полный стакан. Сафронов передал его Роберту, тот смотрел удивленно.

— Пей! — сказал Сафронов. — Чтобы обиды между нами не было.

Роберт стал пить, выпил, закашлявшись.

— О'кэй? — спросил Сафронов.

— О'кэй.

— Иди!

Роберт вылез из машины. Она тронулась. Роберт стоял, глядя ей вслед. Отошел с дороги и, быстро пьянея, сел на газон…

Волны шли по океану, и на волнах кричали пеликаны. Сафронов зашел в воду по колени и, зачерпнув, умылся. Подошедшая волна обдала с ног до головы и его, и Николая с Махотиным, и Филиппа Ильича, заметалась, как ребенок. Потемкин, сидя на песке, курил трубку и щурился от солнца…

Они вышли из магазина, одетые с иголочки. Нэнси засмеялась, увидев их, но они вдруг завалили ее коробочками, свертками и пакетами с подарками…

Все вчетвером и Нэнси неслись на маленькой машинке с «русских горок», и все хором вопили от ужаса…

Они сидели в кинотеатре и смотрели фильм про кролика Роджера, и, когда зажегся свет, Филипп Ильич тайком вытер слезу…

Нэнси и Николай стояли на высоком пирсе. Солнце садилось за океан…

Голые девушки плясали в ряд под сумасшедшую музыку. Дым стоял в кабаре. Сафронов, Потемкин и Филипп Ильич сидели за столом у самой сцены и пили шестую бутылку шампанского… А Филипп Ильич тайком показал пачку денег хорошенькой официантке…

На трех открытых машинах, шумя и крича, обнимаясь, они пронеслись по городу, и с ними было около дюжины девиц…

Они стояли на холме, восемь упряжек собак, груженные нарты, и все четверо в своих родных одеждах. Только на Потемкине была новая шуба. И Нэнси стояла среди них.

— Прощай, дочка, даст Бог, свидимся! — Сафронов обнял ее и поцеловал.

Потемкин обнял ее осторожно, а Филипп Ильич поцеловал в голову, и они отошли к упряжкам, оставив Нэнси с Николаем. Рослые аляскинские псы зевали на снегу. Нэнси заплакала. Он обнял ее, прижал к себе.

— Через три месяца я вернусь. Это быстро, я вернусь!

— Где же вы там жить будете, в снегу! — говорила она, плача. — Ты бросишь меня!

— Только три месяца! Ты помнишь дом, который мы смотрели? Вспомни, для очень-очень старой Нэнси, — он вынул из-за пазухи твердый пакет. — Ты не должна стареть! Это твой дои, здесь купчая. Я приеду к тебе туда! — он поцеловал ее еще раз и побежал к нартам.

Упряжки тронулись вниз с холма и передняя уже вышла на лед. С последних нарт обернулся Николай. Нэнси, прижимая пакет к груди, махнула робко рукой, побежала к обрыву…

Восемь упряжек уходили на север. Начиналась метель…

Полярное солнце светило, маленькое и злое. Восемьдесят собак тащили караван. Ворон пролетел над карава-ном, каркнул тоскливо.

— Наш ворон! — крикнул весело Махотин.

— Наш, — отозвался Сафронов.

Николай правил молча. Потемкин затянул песню и остальные подхватили. Впереди открылись белые холмы Чукотки…

Собаки с лаем вытаскивали нарты на побережье, когда слева, с холмов ударили пулеметы. Солнце, слепя, висело над холмами…

Собаки с нартами были укрыты в небольшой лощине. Люди лежали наверху, стреляя из винтовок в людей в белых маскхалатах, наступавших на них цепью.

— Хреново дело, Александр Степанович! — крикнул Махотин. — Даже в плен не предложили сдаться!

— А может, война какая началась? — крикнул Николай.

— Может, и война, два месяца, почитай, дома не были, — отозвался Сафронов. — Давай пулемет! Зря деньги платили, что ли?

Николай съехал по снегу к собакам, быстро распаковал тюк, стал собирать пулемет.

За цепью шли два броневика. С одного из них ударила легкая пушка, подняв фонтан снега. Ударила вторая, и взрывом Сафронова и Потемкина отбросило в лощину. Махотин скатился следом, перевернув Сафронова, растер ему лицо снегом, тот очнулся, оттолкнул Махотина:

— Наверх! — и сам полез по снегу наверх.

Николай подтащил Потемкина к нартам, вытирая снегом кровь, осматривая голову.

— Пулемет! — закричал Сафронов страшно.

Николай быстро собирал части пулемета, получилась огромная внушительная вещь из черного металла. Вместе с Махотиным они затащили его наверх. Николай заправил ленту. Филипп Ильич вдруг вскрикнул, схватившись за локоть, съехал вниз.

— Что? — крикнул, не оборачиваясь, Николай.

— Стреляй, — Филипп Ильич скинул куртку и задрал свитер, оторвав рукав рубахи, перетянул руку. — Стреляй!

Пулемет вдруг заговорил, низко и тяжело. Цепь легла, но броневики продолжали двигаться.

Филипп Ильич, разорвав упаковку, включил магнитофон. Глотнув из фляжки, он достал из чехла американский флаг и, поднявшись наверх, воткнул его в снег. Николай бил из пулемета в белые маскхалаты…

— Вот мы и дома, Коля! — Филипп Ильич подтянул винтовку. — По ночам снился… Хорошо хоть работает?

— Ничего, можно!

— Ну и прощай, что ли?

— Прощай и ты, Филипп Ильич! — сквозь зубы сказал Николай.

— Баба у тебя хорошая, зря ты не остался!

— Да ладно тебе.

Снизу полз из последних сил Сафронов. Потемкин поднялся, подобрав винтовку, й упал снова.

Вдруг над ними просветлело что-то, и раздался тяжелый удар. За броневиками поднялся черный разрыв. Еще раз ударило, и один из броневиков задымился. Справа раздалось громкое «Ура!», показалось два вездехода, конные, полетели упряжки…

Ближайший из вездеходов, над которым развевался старый российский флаг, завернул к ним и встал, обдав их снегом. С него соскочил Митрофан Сковородников и, не спеша, пошел к ним.

— Митрофан Романыч, родной! — закричал Махотин.

— Живы! — Сковородников обнял их, глянул в лощину. — Сафронов жив?

Сафронов с трудом поднял голову. За Митрофаном стоял всадник на мохнатой якутской лошадке…

Бой закончился. В ряд стояли вездеходы и захваченный броневик. Собирали пленных и раненых. Подъехал еще вездеход, таща на лыжах пушку. Всего собралось человек двести Митрофанова войска. Сафронов, Потемкин и Махотин, перевязанные, сидели на нартах, в руках у них были кружки с коньяком. Митрофановские мужики оглядывали аляскинских собак, распакованные пулеметы, трогали, щупали американский флаг.

— Так что путь на Америку есть! — сказал Сафронов тихо и улыбнулся — Торговать с ними можно!

— Батька, я баб из твоего кино живыми видел! — сказал Потемкин.

Все войско засмеялось.

— Вот и поведете первый караван! — объявил Митрофан.

— Ну нет! — Сафронов прилег на нарты. — Я не могу, у меня жена рожает. Ты вон его посылай, — он кивнул на Николая. — А у меня жена рожает…

Митрофан обнял Николая и, сняв с себя маузер, повесил на Николая. Оглядев всех, сказал:

— Объявляю эту землю свободной и присоединяю к Российской империи!

Вездеход двинулся, за ним второй, третий, конница на лохматых конях, упряжки с собаками — войско шло по тундре…